Делать детей с французом - [17]

Репутация соседнего чайнатауна надежно защищала наш район как от интереса китайских туристов, так и от вторжения арабских переселенцев. Первые считали территорию слишком своей, вторые – слишком чужой. В здешних колледжах вторым иностранным языком можно было выбрать мандаринский вместо арабского. А иногда даже и русский. Вот, например, в физико-математическом на бульваре Сен-Марсель или – позже, но стоит иметь в виду – в лицее Анри-Катр… Конечно, туда чудовищный конкурс, но русский может очень помочь…

Я не понимала, с чего вдруг начала задумываться о колледже, когда моему ребёнку ещё не исполнилось пяти. Но родители, с которыми мы сталкивались у песочницы, как-то исподволь внушили мне тревогу. Оказывается, ради хороших школ люди даже переезжают. Снимаются с насиженного места, платят две тысячи евро агентству и тысячу грузчикам. Ведь до шестнадцати лет дети строго приписаны к учебному заведению по месту жительства, никакие мольбы и взятки не помогут. И если они окажутся в неправильной школе, то не смогут поступить в правильный колледж, а там уж и думать забудь о хорошем институте – в общем, жизнь насмарку.

То, что люди строят своё настоящее в расчете на далёкое будущее детей, стало для меня открытием, таким же, как в свое время существование гиперкальциемии и русская практика исправления вальгуса младенческих стоп с помощью ударов тока. Злясь на собственный инфантилизм, я пошла в муниципалитет Тринадцатого округа, чтобы записать дочку в младшую школу – и вообще выяснить, не лучше ли сразу переехать.

***

Оказалось, записать Кьяру надо в три разных списка – собственно, в школу, в школьную столовую и на продленку. Кабинеты, ведающие школой, столовой и продленкой, располагались в разных углах здания муниципалитета и имели не совпадающее расписание приёма. В каждом требовали бумажку от соседа: в столовой – справку, подтверждающий запись в конкретную школу, в школе – номер для отправки данных о съеденных обедах и посещённых факультативах, выдаваемый кабинетом столовой; в секции продлёнки – сертификат о записи и подтверждение приёма досье на полдники. Алгоритм посещения кабинетов казался очевидным всем, кроме меня. Я то и дело спрашивала себя, в принципе ли я идиотка или лёгкое природное скудоумие, которое на родине могло бы сойти за женский шарм, усиливается беременностью и несовершенным знанием языка?

Я прошла кабинеты по три раза, ничего толком не поняла, но всё как-то устроилось. С февраля Кьяра отправилась в младшую школу, с обедом и продлёнкой два раза в неделю. Она довольно быстро разбила сплочённые группки и перетянула на себя внимание одноклассников – росту её популярности немало способствовало то, что в Сингапуре она «ела жареных тараканов». Эта информация, деликатно пущенная в момент всеобщего хвастовства «а я ел самую гадкую гадость на свете», стала циркулировать в классе и быстро обросла подробностями. Из Кьяриных карманов по вечерам сыпались конфеты и жвачки отвратительно химических цветов. «Ребята надавали», – безразлично отмахивалась дочь.

Однажды вместе с конфетно-жевательной продукцией из кармана выпал именной конвертик – приглашение на день рожденья, верный признак социального успеха. Выглядело оно серьёзно. Я приглашения такой серьёзности получала только от посольства Швейцарии в Москве. Ни имя, накаляканное детской рукой, ни улыбающаяся диснеевская Золушка в углу не смягчали его сути: в следующую субботу к пятнадцати ноль-ноль нам надлежит доставить дочь по такому-то адресу, где она пробудет до семнадцати тридцати (без шуток, именно до тридцати). Дресс-код – принцессино платье или пиратский костюм. Просьба подтвердить присутствие по такому-то номеру. В подтверждении желательно указать пищевые аллергии, если имеются. Имя ответственного лица – Карин, должность – мама Наоми. Из приглашения явствовало, что оно на одно лицо.

Карин обчиталась Ницше и уже сверхчеловек, подумала я и мысленно покрутила пальцем у виска.

Когда же после второго дня рождения стало понятно, что Система добралась до такого непредсказуемого мероприятия, как детский праздник, мне стало не по себе. У меня был небогатый опыт отмечания детских дней рождений и, если на него непредвзято посмотреть, довольно однообразный. В Москве они мало отличались от обычных: мы всей оравой из восьми взрослых и пятерых детей заваливались в квартиру виновника торжества, усаживались вокруг стола, пытались накормить разбегающихся потомков винегретом из своих тарелок, но почему-то вместо этого всегда доедали за ними остатки макарон. Дети крушили квартиру, мы выпивали и закусывали, стараясь не обращать внимания на истошные крики и хруст мебели за дверью. Иногда дети врывались в гостиную, вмиг смолачивали тарелку крекеров и уносились, пока мы не успели спросить, потребовать или пригрозить. Иногда они вызывали в коридор чьего-нибудь папу для установки палатки. Иногда, ближе к концу вечера, кто-нибудь кидался к маме в колени с плачем и требованиями восстановить справедливость. Пока я сметала осколки разбитой вазы, а папы создавали живой барьер между опасной зоной и разгорячёнными детьми, подруги уже мыли посуду и убирали со стола. Мы расходились долго и неохотно, забывая в гостях соски, варежки и мобильные телефоны. Несколько раз возвращались. Целовались и говорили, что надо чаще встречаться.