Дела закулисные - [31]

Пан Пукавец онемел. Огромный ком поднялся по его пищеводу и застрял в глотке, не давая ни вздохнуть, ни охнуть, ни даже сглотнуть слюну. Коллеги актеры и труженики иных театральных цехов, ставшие свидетелями его разгромного поражения, смущенно отворачивались — так обычно избегают людей, которых хоть и жалеют, но тем не менее стыдятся. Все с преувеличенным интересом заговорили о футболе, о погоде и о следующей репетиции, понемногу покидая оставленное победителем поле боя.

И мэтр Пукавец, всеми позабытый и одинокий, как король Ричард III после роковой битвы, когда он произносит свою знаменитую фразу «Полцарства за коня!», оказался в клубе один. Но он ничего подобного не произнес, он тихо испарился, и если после него и остался серный запах, то это был отнюдь не адский смрад, а весьма определенное зловоние тухлого яйца.

Однако со своим фиаско он не смирился. Дело в том, что Пукавцы, живущие среди нас, никогда не смиряются с поражением. Вот почему Ладю Кржижа через три дня вызвал к себе сам директор театра, народный артист Ярослав Пржевозник, он предложил Ладе стул и сигарету и тяжело вздохнул.

Сами знаете, товарищ Кржиж, времена сейчас у нас тяжелые. Не в обычаях директора театра приглашать к себе рабочего сцены, чтобы влепить ему выговор или уволить с работы. Но мне очень хотелось бы все спокойно обсудить и решить с вами вместе. И пусть наш разговор останется между нами.

Он взглянул на Ладю Кржижа. Тот сидел выпрямившись, с поднятыми плечами, изящно стряхивал пепел с дорогой сигареты и ничего не предпринимал, чтобы хоть как-то облегчить директору его неприятную миссию.

— Итак, — вздохнул отставной артист, поставленный временем во главе театра, — на вас жалуется товарищ Пукавец. Причина вам, конечно, известна. Я, естественно, пытался его урезонить, объявил, что лишу вас премии и оштрафую, но, увы, тщетно. Коллега Пукавец требует, чтобы вы покинули театр. Из принципиальных соображений! Или вы, или он. Выбора при таком раскладе у меня нет. Надеюсь, вы понимаете…

— Я все понимаю, пан директор, — сказал Ладя Кржиж величественно и гордо. — И никому не собираюсь усложнять жизнь. В конце концов мы, люди искусства, должны поддерживать друг друга.

И он поднялся, собираясь уйти.

— Как-как? — переспросил с некоторым изумлением бывший исполнитель ролей Канифоли, водяного Михала и Трепифайскла.

— Можете рассчитывать, что к первому мая я уйду, — не расслышал его вопроса только что уволенный монтировщик декораций, или, как говорят на театре, монт, и художник Ладя Кржиж. — Расторжение трудового соглашения пойдет, естественно, официальным путем. Я подам заявление об уходе.

Жизнь в театре быстро возвращалась в наезженную колею. Наезженную до такой степени, что брюхо иногда елозило по земле. Кларка явилась через неделю и свое отсутствие объяснила больничным листом с банальным диагнозом — грипп. Но после этого гриппа она как-то присмирела, ушла в себя и больше не метала взглядов во все стороны, совсем наоборот, стояла, потупив покрасневшие глаза в пол — видимо, грипп сопровождался острым конъюнктивитом — и в рюмки, все чаще наполняя их до самых краев. Монты подобную перемену приветствовали — разумеется, из низких побуждений, — сердце же Франтишека обливалось кровью. Однако его закушенные губы не издали ни единого звука и не раскрылись для просьб о примирении.

Дарине Губачковой был записан штраф и объявлен выговор. Узнав об этом, Тонда Локитек послал ей с посыльным тридцать алых роз и гигантскую коробку конфет. Но сей королевский жест пропал втуне. Прекрасная Гвендолина, скомпрометированная Тондой, отдала розы своей костюмерше, а конфеты парикмахершам и гримершам. Тонде об этом доложили, когда он сидел в своем любимом трактире «У гробиков». Он помрачнел, победил с чистым счетом всех участников экскурсии «По историческим местам» из совхоза Сушице, выдул шесть кружек пива и четыре стопки рома и на ночь глядя отправился в полуподвальную мастерскую Лади Кржижа, где и заночевал, укрывшись большим холстом, предназначенным для картины «Песчаниковые скалы Чешского Рая в конце осени».

Франтишек продолжал вести странную корреспонденцию Адольфа Горского. Гонорары, которые ему теперь не с кем было тратить, он пустил на покупку нового пиджака и галстука, что дало ему возможность радикально изменить свою внешность. Теперь он походил на студента из состоятельной семьи, и на улице на него все чаще поглядывали женщины, которым больше не импонировали свитеры, джинсы и пустые кошельки. Но их взгляды проливали лишь слабенький бальзам на его раны, в сердце Франтишека зияла черная дыра, по сравнению с которой все известные человечеству дыры во вселенной можно считать лишь дырочками в свежем эмментальском сыре.

Но, как это водится, если перемены в экстерьере Франтишека не ушли от внимания монтов, став мишенью для острот тех, кто придавал особое значение своей расхристанной внешности и презирал плейбоев типа Ады Горского, радикальная перемена в расположении духа Франтишека осталась почти незамеченной. Лишь Ладя Кржиж видел, что с Франтишеком что-то происходит. Собственные беды часто обостряют внимание к несчастьям других. Но Ладя оставил свои наблюдения и выводы при себе.