Дела семейные - [5]

Какое же наступило всеобщее разочарование, когда Вася сказал сонно и сердито:

— Да какая вам еще невеста мерещится? — Это тетка моя родная. — И как бы между прочим добавил: — Это вон к Славке Чуракову жинка пожаловала.

— Хо! — заметил кто-то из ребят. — Нашлась бабушкина потеря!.. — А говорил, что развелся.

Вася хмуро удивился, потом пошел умываться за палатку, где на карагаче болтался железный умывальник.

…На следующий день Вася устроил тетку в женское общежитие и оформил на работу в только что родившийся в Лангуре быткомбинат: принимать одежду в ремонт и записывать в книжку.

— Однако тут у вас ставки порядочные, — заметила Полина. — Но вот как я климат ваш вынесу? Жара, говорят, бывает адская, а у меня, Вася, голова…

— У всех голова, тетя Поля, — прогудел Вася. — Тут у нас тоже не слоны работают. Привыкнете.

Он как-то не мог понять: вроде бы тетка была всем довольна, а в глазах у нее под повядшими веками мерцает горькое одиночество.

— Змей, Вася, говорят, у вас много водится? — опять робко спросила она. — И еще, говорят, какая-то страсть… — Да ну! — уже ласковее отозвался Вася. — Зачем они к вам сюда поползут? Не бойтесь, тетя Поля, еще никого не покусали. А не нравится вам тут, я вас, как поеду в отпуск, в деревню свезу.

У Полины забегали пальцы, передернулись губы. — Нет, Вася, — сказала она тихо, — в деревню-то уж я ни за что не поеду.

Вася и не знал, что у Валентина пошла теперь «любовь» с родной матерью: та посылает ему деньги и ругает при этом ругательски сестру Польку. А Полина, готовая все простить приемышу, тоже таит на сестру Марью бессильную, горькую враждебность.

— Ладно, тетя Поля, не переживайте, — сам заскучав, посоветовал Вася, — что было, то на низ уплыло. У Васи было такое ощущение, что его вмешивают в чужие дела. Он уже привык считать, что его родной брат-близнец вроде бы и не родной, а вражда матери и тетки их совсем разделила. Когда Вася слышал от Полины, что Валька несчастливый (ведь такая перспектива у него была), он с досадой думал: ну, а он-то сам счастливый? Денег больших, как рассчитывала мать, отпуская его в Лангур, пока не со брал, хотя их, эти деньги, и тратить здесь вроде бы не на что: в столовой каждый день одно и то же — харчо, битки, компот из алычи, всего на восемьдесят копеек, пачка «Севера» — итого рубль. Девчат нету, и некому даже пузырек духов подарить…

3

К середине апреля Васе выделили комнату в новом доме. И они с теткой принялись ее обживать. Полина как будто воскресла на срок, суетилась и старалась как могла. Они с Васей привезли из Саляба на трехтонке диван и гардероб, а тут, в Лангуре, Вася купил в магазине, что было: лампу-торшер, розовое мягкое кресло и стенное зеркало. Сам он первое время спал на полу, отдав тетке новый, пахнущий почему-то нефтью диван. А шкаф почти пустовал, вешать в него пока было нечего.

Под окнами Вася посадил два персика, алычовый куст. — Варенье будете варить, тетя Поля, — пообещал он.

А Полина ответила как-то рассеянно:

— Ох, как у меня Валя любит варенье! Особенно из вишен.

Потом она сказала Васе:

— Я вот, Вася, свои собственные шторки на окна повесила. Когда ты себе приобретешь, я эти сниму…

Вася понял: все-таки он для тетки как чужой, и вряд ли она собирается долго с ним жить. Подработает и уедет. И Вася ответил холодно:

— Это, тетя Поля, дело ваше.

Как-то он случайно увидел тетку на базаре, куда таджики привозили на ишаках мешки с желтыми, увядшими за зиму яблоками, грецкие орехи, гранаты в каменной скорлупе. Тетка поспешно клала все это в фанерный ящик.

«Вальке посылает, — подумал Вася. — А зачем тайком-то?»

Поднимался Вася с первым, бледным рассветом. Тетку не тревожил, потихоньку обувался в коридоре, забирал спецовку и уходил.

Над Лангуром полз туман, земля была еще сыра и пахла таянием. Цветущие персики казались серыми, и только при первом луче солнца к ним приходила краска и нежность.

Над бетонкой, уходящей в горы, вился белый парок, и не было еще желтой, колючей пыли, которую поднимали машины днем. Не видно было и людей. Только за Нурхобом, на бледно-зеленом туманном берегу, темнели пасущиеся крохотные ишаки.

Вася задумчиво поглядывал в ветровое стекло своей трехтонки, уже помытой и выметенной. На стекле дрожала, мерцала холодная влага утра. Вдали зажелтел глиной кишлак, краснотой ударило от абрикосовых садов. Сухой, как сучок, старик ехал навстречу на ишаке, качая темными голыми ногами. Ишак был грязный, еще не отъевшийся после зимы, и шел он с закрытыми глазами, словно не чувствуя, как хозяин размеренно стукает по его гулким шершавым бокам тонкой, гибкой палкой.

Потом бетонку перешла девушка-таджичка. Она поднялась от берега и стояла с большим кувшином на плече, нарочно отвернувшись, чтобы Вася не видел ее лица. А он все-таки высунулся из кабины и позвал громко и ласково:

— Эй, апа!

Девушка не шевельнулась. Солнцем промелькнуло мимо Васи ее ярко-желтое широкое платье.

В кишлаке у чайханы Вася просигналил. Заскрипели двери кибиток: таджики, пожилые и молодые, выходили, первым движением обратив лицо к востоку и будто что-то отряхивая со своих рук!

— Салам, мужики! — ответил Вася на их приветствие. — Садитесь давайте.