Дела и люди века: Отрывки из старой записной книжки, статьи и заметки. Том 1 - [78]
Дня через два меня посетили М. М. Стопановский и Н. И. Кроль. Первым пришел Михаил Михайлович. После обычных приветствий, он сообщил мне, что Василий Степанович очень огорчен исходом задуманного им вечера, но иначе поступить он не мог, так как ему угрожало неприятное столкновение, которое могло окончиться публичным скандалом, чего он, и как человек, и как общественный деятель, вообще старается избегать.
Я, конечно, отвечал, что не имею никаких претензий, и если сожалею, то об одном, — что почтенный редактор «Искры» истратил так много денег и не получил никакого удовольствия.
— Что касается расходов, — отвечал Михаил Михайлович, — то это пустяки, это ему ничего не значит.
— А что такое случилось с его мальчиком?
— Да тоже ничего. Наталья Романовна, зная его любовь к ребенку, нарочно сказала ему о нездоровьи мальчика, чтобы увезти его домой. Иначе, ведь, он и не поехал бы. Отношения его к этой женщине весьма странны, то он к ней ластится, то он готов бежать от неё на край света. — И Михаил Михаилович рассказал мне несколько выдающихся случаев из интимной жизни Курочкина. — Кстати, Петр Космич, — обратился ко мне Стопановский с улыбкою, — я имею в вам поручение. Василий Степанович желал бы, чтобы инцидент с его вечером остался между нами. С Излером он покончил уже.
— Уверьте, пожалуйста, Василия Степановича, — отвечал я на это, — что он может положиться на меня вполне: я буду нем, как рыба.
За сим разговор коснулся вечернего кутежа у Донона. Стопановский сказал, что они после обеда сидели недолго, прошлись по ликерам и сыграли только одну пульку преферанса.
— Кто выиграл?
— Швабе выиграл 9 р. 40 к., а я и Пашино проиграли.
— А Кроль что делал?
— Кроль пил и чудил. Это — циник, но циник умный и забавный. С ним провести вечер можно не скучая, в особенности, когда он не хандрит. Часов в 11 мы уехали, а он остался: встретил знакомых и с ними захороводился в ресторане. Да вот он и сам жалует собственной своей персоной.
Действительно, Николай Иванович, во фраке и полурасстегнутом жилете, со сбившимся на сторону галстуком и книгой под мышкою, румяный и веселый, предстал передо мною и, улыбаясь и поглаживая бороду, заговорил с пафосом опереточного героя:
— Ну, вот и мы отыскали вас, Петр Косьмич, честь имею представиться: поэт Кроль! Прошу любить и жаловать! — И он, схватив меня за руку, начал сильно трясти ее. Обратясь к Стопановскому, он комически раскланялся и задал ему вопрос: — а, Михаил Михаилович, и вы здесь? Как поживаете? Как ваши куры и курочки обретаются?
— Что им делается! почтеннейший Николай Иванович, — раскатился громким смехом Стопановский, — несутся по обыкновению. А вот петушки — дело другое…
— Не люблю я ваших петухов, — оборвал горячо Кроль и, порснув в бороду, начал скандировать нараспев:
— Ну, всё-таки, Николай Иванович, — продолжал Стопановский, — вы, кажется, послабее будете, наши заклюют наверное.
— Не боюсь я ваших петухов! — отчеканил Кроль надменно, и знаете ли что?
— Да вы заметьте! — и он захохотал: — рифма то какая! от первого слога до последнего! ну, где же вашим петухам так кукарекать?
Мы засмеялись. Стопановский встал и стал откланиваться. Пожимая нам руки, он спросил Кроля:
— Ну, что же, Николай Иванович, петушкам то нашим поклониться от вас?
— Курочкам поклонитесь, а петухам передайте, что я сказал.
Проводив Стопановского, Кроль дал волю языку:
— Тоже деятель!.. серьезным хочет быть!.. — порскал Николай Иванович, размахивая руками, — и где же?.. в «Искре»!.. — И он раскатился громким смехом. — А посмотришь со стороны: что это такое? Сосуд скудельный, и сосуд пустой, звенящий под ударом щелчка, надутый пузырь, набитый сухим горохом, если его поднимут и тряхнут — загремит! а бросят в угол — ни гугу! Вот они, деятели то эти какие! Не так ли, Петр Косьмич?
— Я так мало знаю Михаила Михайловича, — отвечал я, — что, право, затрудняюсь отвечать вам что-нибудь, да впрочем это и не особенно интересно.
— Вы правы, совершенно не интересно, — поторопился согласиться со мною Кроль, и зашагал по комнате.
— Что это у вас за книга, Николай Иванович, — спросил я своего собеседника, чтобы переменить разговор.
— Это последняя книжка «Современника», только что вышла, вот я и забрал ее, что бы прочитать.
— Есть что нибудь в ней особо выдающееся?
— Как же не быть! Вот хоть бы «Волненье в мутной воде» Антоновича, или «Жизнь Шупова», роман Михайлова.
— Скажите, пожалуйста, Николай Иванович, как вы находите роман Михайлова?
— Жесток и терпок… Вообще мне стиль и манера новых писателей не особенно нравится. Читаю, и не увлекаюсь. Это что то вроде кавказского кахетинского вина. Попробуешь — жестко и терпко, десны сводит, язык вяжет, а вопьешься — ничего себе, тянешь и похваливаешь, потому что в голову ударяет так же, как и херес и портвейн. Но предложи вам кахетинского и портвейну, вы потянетесь к портвейну, и вы будете правы, потому что лоза и культура не те. Тоже самое и в беллетристике нашей: читаешь и Михайлова, когда ничего другого нет, а поднесут что нибудь поприятнее — бросишь это и потянешься к более приятному. Законы удовлетворения жажды везде и во всём — одни и те же.
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.