Дела давно минувших дней (Киевская Русь в романах Павла Загребельного) - [3]

Наиболее легкий путь для романиста, - размышлял однажды Павло Загребельный, - беллетризация исторических сведений. И признавался, что самого его всегда влечет "путь иной, трудный... путь переосмысления фактов и событий, иногда канонизированных в трудах историков и писателей". Не потому ли так остросюжетны его романы, что в каждом из них он "пытался воссоздать не только быт, обстановку, политическую и нравственную атмосферу того времени, но и психологию наших предшественников"? "Я сторонник литературы сюжетной, - подчеркивал писатель, - ибо сюжет - это не просто занимательность. Сюжет - это характеры людей и композиция, а композиция (особенно в романе) - это, в свою очередь, если хотите, элемент не просто формальный, а мировоззренческий"*. И концептуальный - добавим к сказанному.

_______________

* "Вопросы литературы", 1974, № 1, с. 220.

Ведущая идейно-философская, нравственно-этическая концепция романа "Евпраксия" опирается на поэтизацию заветного, сокровенного чувства родины, которое наделяет человека "каким-то тайным запасом душевных сил". Вот почему и противостоит героиня романа Изяславу Ярославичу, зловещую фигуру которого Павло Загребельный воскрешает в начале повествования. Это он, князь-изгой, "бегал... по Европе, торгуя родной землей, которую продавал и польскому королю, и германскому императору, и папе римскому Григорию единственно ради возвращения на киевский стол. Какой угодно ценой, какими угодно унижениями собственными и всего народа своего - лишь бы вернуться!". Не в пример ему Евпраксия, имея множество случаев облегчить свою участь отступничеством, не делает этого. "Мягкое небо ее детства", с которым разлучена она волею обстоятельств, символически простирается над нею на всем тернистом пути.

У Николая Тихонова есть прекрасные строки об Анне Ярославне, которая далеко от дома, в неведомом Париже вспоминает златоглавый Киев:

Неуютно, холодно и голо,

Серых крыш унылая гряда.

Что тебя с красой твоей веселой,

Ярославна, привело сюда?

. . . . . . . . . . . . . . . .

Может, эти улицы кривые

Лишь затем сожгли твою мечту,

Чтоб узнала Франция впервые

Всей души славянской красоту!

Этим строкам поэта созвучны многие страницы романа Павла Загребельного, открывшего нам трагедию женщины, которая и в печали своей оставалась мужественной, сильной и стойкой. И потому преломила в себе существенные черты и качества народного характера, преемственно наследуемого от поколения к поколению.

Раскрывая эту историческую преемственность, "связь времен" в романе "Смерть в Киеве", писатель включает в повествование немало публицистических отступлений, содержащих прямой спор с феодально-буржуазной и буржуазно-националистической - от В. Татищева до М. Грушевского - историографией, не видевшей в "битвах удельных междоусобиц, которые гремели в нашей истории", ничего значительного для мысли философа и кисти живописца. Сам он черпает в них не просто острые драматические ситуации, как, скажем, убийство в Киеве (1147 г.) князя Игоря Ольговича, которые кладет в основу сюжетной интриги, динамичной и занимательной. Главное, что привлекает его аналитическое внимание, - проявления самобытных характеров людей, участвующих в драмах истории, сложное сплетение их различных, противоречивых, часто несовместимых позиций, устремлений, интересов, перепроверяемых моралью народа, его социальными и нравственными идеалами. В конечном счете голос народа решает и исход полувековой борьбы Юрия Долгорукого за великокняжеский стол. Чтобы услышать, понять этот неискаженный голос, "от двора к двору, все дальше и дальше от Киевской Горы, ближе к бедности, к убогости" упрямо идет лекарь Дулеб, бескорыстный рыцарь правды и истины. Боярская Гора и "затопленный водою, занесенный песками, голодный, ободранный, обнищавший, но независимый" Подол, противостоят в романе как два социальных полюса. "Гора была равнодушной к тому, что творилось там, внизу, в глубинах, где в скользской грязи теснилась беднота, поставленная лицом к лицу супротив стихии, незащищенная, привычная к жертвам. Чем больше страданий обрушивалось на нее, тем спокойнее чувствовала себя Гора, тем увереннее держала себя..." И чем глубже была эта пропасть между аристократической верхушкой и демократическими низами, тем дальше сословная мысль отрывалась от мысли народной.

Воплощение мысли сословной - Изяслав Мстиславович, на всем долгом пути от Киева до Ростово-Суздальской земли оставивший свой кровавый, разбойничий след - "сожженные... города и разграбленные княжескими дружинами села". Иное дело - Юрий Долгорукий, опечаленный болью земли, которую "терзает... и будет терзать" его противник. Вступив в междоусобную борьбу с ним, он полон решимости "объединить землю, так бессмысленно разъединенную, завершить начатое дедами и прадедами, довести до конца, ибо получилось почему-то так, что люди живут в том же самом доме, а в мыслях они разъединены и отделены друг от друга". Он силен этой мыслью народной, которая поддерживает его и в ратном деле, и в мирных трудах, укрепляет в заповедях, оставленных Владимиром Мономахом: "власть княжескую нужно врезать в самом сердце земли городами, крепостями, дорогами, мостами, волоками".