Дела давно минувших дней (Киевская Русь в романах Павла Загребельного) - [2]

Ученые свидетельствуют, что уже в тот начальный период русской истории, когда утверждались "освященные христианской церковью нравственные и моральные устои феодализма", рождались и "зачатки того житейского критицизма, который всегда был живым родником народного свободомыслия"*. В главном, существенном этот научный взгляд совпадает со взглядом художественным, отвечает тем идейно-нравственным позициям писателя-современника, из которых исходит Павло Загребельный, выводя зодчего Сивоока носителем народного протеста. Социального и нравственного протеста против несвободы и бездуховности жизни, жестокости века и цинизма власти, воплотившей эту жестокость. Против лицемерия и ханжества религии, освятившей преступное насилие над человеком, житейской неприкаянности "людей без значения", которым многомудрый князь Ярослав отвел роль слепых исполнителей своей державной воли.

_______________

* Н. Е. Н о с о в. О книге и ее авторе. В кн.: Б. А.

Р о м а н о в. Люди и нравы Древней Руси. Историко-бытовые очерки XI

- XII вв. М. - Л., "Наука", 1966, с. 3.

Превыше всего дорожа конкретно-историческим содержанием и социально-классовой направленностью художественной мысли, Павло Загребельный, не без внутренней, видимо, полемики с односторонней тенденцией идеализации древнерусской старины, проявившейся в ряде как давних, так и недавних произведений, счел необходимым особо указать на характер своего творческого поиска в истории, взяв эпиграфом к роману "Первомост" известные ленинские слова: "Землевладельцы кабалили смердов еще во времена "Русской правды"*. Этим конкретным историзмом, точностью классовых критериев, четкостью социальных ориентиров и следует выверять художественную концепцию личности и народа, народа и истории, развитую в тетралогии. Мысль писателя о народе как творце истории присутствует в ней не декларативно. Воплощаясь в материи образа, она последовательно направляет логику сюжета, развитие характеров, диктует нравственные оценки реальных и вымышленных героев. Даже признанную за ним честь создателя Софии писатель отнимает у Ярослава. "Заложи же Ярослав град великий, у него же града суть врата златые, заложи же и церковь святые Софии" - эти хрестоматийные, не однажды повторенные в романе строки Ярослав сам диктует своему летописцу. И повелевает при этом уничтожить пергамент с именем зодчего Сивоока, который убит при его княжеском попустительстве... Равным образом и "мужа многоумного" Владимира Мономаха романист лишает славы строителя первого на Руси моста, хотя на него прямо указывает та единственная строка Ипатьевской летописи - "того же лета (6628) устроил мост через Днепр Владимир", - от которой отталкивается повествование в романе "Первомост". Скупое свидетельство летописца высекает всего лишь первую искру. Оно только толчок к самостоятельному движению художественной мысли, начальный импульс к интенсивной работе творческого воображения, обостренного потребностью разглядеть в дали минувших веков живые лица "тех загадочно-безымянных предков", которые "воздвигли Первомост через Днепр возле Киева не столько во славу свою и княжью (записанную на пергаментах), сколько во славу земли своей". Летопись умолчала о них. "И не найдем мы нигде имен людей, которые пришли на берег днепровский" как первые мостотворцы...

_______________

* В. И. Л е н и н. Полн. собр. соч., т. 3, с. 199.

В последовательном, убежденном утверждении народа подлинным творцом истории и состоит созвучный нашей современности внутренний пафос романов Павла Загребельного. В их идейно-нравственном полифонизме мотив суда над историей всегда органичен: суд этот вершит сам народ. Идеями и образами созданных им шедевров искусства - в романе "Диво". Неувядаемой в веках героикой ратного подвига - "Первомост". Высотой своей трудовой морали, питающей нравственную стойкость человека, его представления о добре и зле в мире - "Смерть в Киеве". И неистребимой, поэтически трепетной красотой патриотического чувства родной земли - в романе "Евпраксия".

Рассмотрим, однако, эти романы не в очередности их появления, а в хронологической последовательности времени действия, сюжетов, заданных народной историей. И вслед за "Дивом" назовем, следовательно, не "Первомост", а "Евпраксию".

Принципиальный спор с летописными оценками давних событий развернут в этом романе в широкую полемику, имеющую целью обосновать современное прочтение древних источников, объективное переистолкование зафиксированных в них человеческих судеб. Трагической судьбе Евпраксии, внучки Ярослава Мудрого, летописец посвятил всего несколько строк: сообщил о том, что великий князь Всеволод Ярославич выдал малолетнюю дочь за саксонского маркграфа, и привел год ее смерти, последовавшей по возвращении на родину. Все, что происходило между обеими датами, и составило содержание романа, домыслено романистом на основании других, нелетописных источников, в частности, западноевропейских хроник. Но и они восприняты по преимуществу критически, на что указывает нередко встречающаяся ирония над верноподданными современниками германского императора, не умевшими отделять историю от легенды, а иной раз сознательно менявшими их местами.