Дела человеческие - [15]

– Вы встретили Лавалье? – спросил Баллар.

– К несчастью, да.

– Готов на все, лишь бы вернуться в эфир. Не знаю, как от него отделаться. Караулит меня, проходу не дает.

Однажды, подумал Фарель, он будет так же говорить и обо мне.

– Так низко пасть, – продолжал Баллар, – это печально. Когда-то был звездой телеэкрана, а отныне всего лишь has-been[12]. Он красит волосы, чтобы выглядеть моложе, оттенок отдает фиолетовым, но никто не решается ему об этом сказать. Перед тем как прийти сюда, всякий раз посещает солярий – это так трогательно… Вы заметили, как он потолстел? Наверное, от транквилизаторов, от них полнеют, вы знаете?

– Не знаю. Я их не принимаю, – произнес Фарель с расстановкой, чтобы подчеркнуть свое презрение.

– Вам повезло.

Баллар пробежал взглядом по семейным фотографиям, которыми был заставлен весь его стол, и, вдохновившись, добавил:

– Надеюсь, у него есть семья. Это ведь самое главное, правда? Без крепкой семьи в этой профессии не выжить.

Фарель кивнул. Не мог же он напомнить Баллару о его развивавшемся у всех на виду романе с молоденькой двадцатичетырехлетней ведущей; заняв пост программного директора, он немедленно отдал ей одну из самых важных передач, выходивших в прайм-тайм.

– Как поживают ваши жена и сын? – не отставал Баллар.

Это было невыносимо. Что у него за мания – упорно расспрашивать о семье, притом что в данный момент их единственная цель – удержаться на посту, каждый на своем. Едва получив назначение, Баллар уже был под огнем критики.

– Прекрасно! Александр учится в Стэнфорде, но сейчас он в Париже, приехал на несколько дней. Клер пишет новую книгу.

– Должно быть, они предмет вашей гордости, ведь вы сами не получили такого образования…

Фарель улыбнулся, едва сдерживаясь, чтобы не съездить ему по морде.

– Жан, не стану ходить вокруг да около: интерес к вашей программе снизился.

– Показатели именно такие, какие и должны быть в начале года… Поставим репортаж об актах насилия в Кёльне, и аудитория подрастет.

Баллар, казалось, его не слушал. Он с похотливым видом строчил сообщение, держа в руке телефон. Затем плавно опустил его на стол.

– В самом скором времени придется подумать о закрытии «Экзамена», ведь этой передаче уже почти тридцать лет, мы нуждаемся в обновлении, люди хотят перемен, чего-то нового.

Фарелю захотелось заткнуть этот фонтан красноречия, перекрыть поток красивых слов. Он обнаружил, что они испытывают друг к другу откровенную неприязнь.

– Вы хотите отстранить меня, потому что мне много лет, ведь так?

– При чем здесь…

– Вы хотите уволить меня из-за того, что я слишком стар, несмотря на то что публика меня обожает? Если бы вы знали, сколько писем со словами любви и поддержки я получаю каждый день…

– Я знаю, Жан, что зрители вас любят. Я не вас хочу убрать из эфира, а закрыть вашу передачу. Нужно менять контент.

Как у него это получается – все упрощать: выражения, слова… Фарель сгорал от желания поставить его на место, унизить.

– Не принимайте это на свой счет. Нужно быть во flow[13], вот и все.

– Зачем отказываться от передачи, которая нравится?

– Чтобы совершить turnover[14].

Это его пристрастие к англицизмам! А ведь недавно по настоятельному требованию Высшего совета по аудиовизуальным СМИ он посвятил целый телевизионный день защите французского языка.

– Знаете, я видел не одного программного директора, они уходили и приходили, а я по-прежнему здесь…

Указав пальцем на номер крупной ежедневной газеты, Баллар возразил:

– Теперь уже ненадолго. Эта статья изрядно вам навредит, а заодно и нашему каналу. Вы не умеете выбирать друзей, Жан, – насмешливо заметил он.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Я говорю о материале на странице двадцать два. Вот, возьмите, только что из типографии, – добавил он, протягивая Фарелю газету. – В конце концов, вполне логично, что никто не удосужился дать вам это прочитать. Когда тебя называет куском дерьма человек, которого ты любишь, – это не очень приятно.

Он произнес эти слова с улыбкой. Фарель побледнел. Он почувствовал, как неистово заколотилось сердце. Эта статья в газете Франсуазы должна была появиться только через две недели.

– Прочитайте, и поговорим обо всем после передачи. У нас в гостях министр.

– Я не смогу надолго задержаться, мне нужно быть в Елисейском дворце.

– Ах да! Вас же сегодня будут награждать.

– Я делаю это ради канала. Сам я не особо люблю почести, вы же знаете, но в моем лице власти отметят заслуги нашего канала.

– В вас силен корпоративный дух, это хорошо. Разумеется, я тоже там буду, такое нельзя пропустить.

Фарель внимательно посмотрел на Баллара, внезапно осознав его значимость. Он хотел, чтобы Баллар пришел на церемонию, хотел, чтобы тот услышал похвалы, которые будет расточать ему президент республики в присутствии высшего руководства канала.

– Вы станете командором ордена Почетного легиона?

– Великим офицером.

– Еще один шаг – и получите Большой крест?

Губы Фареля растянулись в притворно смущенной улыбке.

– А значит, вас наверняка похоронят в Доме инвалидов.

Фарелю захотелось влепить ему пощечину. Он криво улыбнулся и молча вышел из кабинета. В глубине коридора он заметил массивную фигуру Лавалье; его фиолетовые волосы флуоресцировали под неоновыми лампами. Его провожали к выходу два охранника.