Декоратор - [98]

— Тут я протестую...— начинаю я.

— Э, нет, это я протестую! — рявкает Йэвер, разом утратив мягкую обходительность. Он смешон. Передо мной перетрусивший мещанин, бессмысленно цепляющийся за свои фарисейские эстетические идеалы. Проклятый пилюльщик. Ха, пилюльщик-гробовщик. Не знаю почему, но я был о нём лучшего мнения.

— Я не помню, чтобы хоть раз выразил пожелание жить в музее ужасов, — чеканит Йэвер.

— Что ты имеешь в виду, говоря музей ужасов?

— Я имею в виду, например, колючую проволоку. Я не желаю, чтоб в моей спальне была колючка. Когда я открываю утром глаза, мне неприятно первым делом утыкаться в колючую проволоку. Тебе это неочевидно?

— Это полог.

— Полог он там или ещё что, я знаю одно — я не люблю тюремную проволоку.

— Идея с проволокой отличается эксцентричностью, — разжёвываю я. — В таком использовании звучит ироничность. Я лично считаю, что форма колючки интригует, и я не слышал о таком применении проволоки кем-то до нас. Я потратил многие часы на то, чтобы она смотрелась мягко, почти как материя, чтобы она струилась над кроватью. Эффект, на мой взгляд, достигается за счёт того, что неожиданный материал берёт на себя функцию всем привычного. Это смело и нетривиально.

— Сигбьёрн, колючая проволока — она и есть колючая проволока. И ассоциируется с концлагерем.

— Не готов с тобой согласиться. Это такой же материал, как и все прочие. Никакого изначального морального груза она не несёт.

Я честен с ним не на все сто. На эту мысль меня натолкнула фрау Менгель.

— Семьдесят лет назад то же самое говорили о стали, — продолжаю я. — С пеной у рта доказывали, что она уместна в цехе, но не дома. Где бы мы были сегодня, если б ориентировались на такие предрассудки?

— Я считаю, что это разные вещи, — не сдаётся Йэвер. — И не думаю, чтоб время колючей проволоки когда-нибудь пришло. Люди не станут обматывать ей жилища. Можешь называть меня отсталым, но я в этом убеждён.

— Это мой просчёт, — говорю я с оскорблённой миной. — Я не учёл, с кем имею дело. Не понял сразу. Ты не просто трус.

Ещё прежде, чем я успеваю договорить слово, лицо Йэвера начинает перекашиваться. Оно делается причудливо асимметричным. Глаза мрачнеют. Будто я его ударил. В общем, я и рад, что прервал поток поношений одним ловким и сокрушительным выпадом, что не стал, как прежде, униженно отступать, когда меня оскорбляют. Взрослеть никогда не поздно.

— Тебе никто не давал права... — Йэвер не говорит— ревёт, подстёгивая себя. —Тебе никто не давал права называть меня трусом! Я слишком много тебе позволяю. У тебя полностью развязаны руки, и ты можешь выкаблучиваться по полной. Я и словом не заикнулся о деньгах, ты хоть в этом себе отдаёшь отчёт?

— О да. Но разве всё, здесь сделанное, не выдерживает никакой критики?

— Слушай, не передёргивай. То, что ты сделал, радикально, но я ничего против этого не имею. Можешь мне поверить, я знаю очень многих, кто отказался бы здесь жить, наотрез. А мне это кажется занятным. Я по натуре не сентиментален. Так что оставь «труса» себе. Но некоторые, самые последние новшества меня не устраивают. И с этим тебе придётся примириться.

— Клиент всегда прав? — спрашиваю я.

Он неуверенно улыбается:

— Да, последний аргумент таков.

— Я должен знать, как стоит вопрос, чтобы принять решение.

— Теперь знаешь. Но ты же не собираешься бросить работу из-за этих мелочей?

— Для тебя это мелочи. А для меня это фрагмент единой концепции. Когда человека вынуждают идти на сделки с самим собой, это не проходит безболезненно.

— Но ты не бросишь работу?

Он раскуривает свою вонючую сигариллу и усаживается на один из диванов от Карла Могенсена. Эпатажная воздушность их формы достигается благодаря эллипсовидным подушкам, положенным на раму из стальных трубок. У одного подушки канареечного цвета, у другого синего. Между ними стоит стол тоже от Могенсена, и его тоже эллипсовидная столешница оправлена в стальную раму, выкрашенную в семафорно-красный. В остальном на первом этаже тишь да покой, и резкое цветовое пятно вклеивается отлично. Я сам удивился тому, что выбрал красный. С неким чувством освобождения. Конечно, мне пришёл на ум Мондриан; как и Могенсену, кстати, хотя ничтожно малая часть покупателей комбинирует предметы из серии так, как он задумывал.

Я нахожу пустую жестянку из-под полового лака и подвигаю её Йэверу вместо пепельницы. Потом сажусь на соседний диван.

— Нет, — отвечаю я, — если ты не дашь мне отставку, то я намерен закончить проект. Как, кстати, тебе диванная группа?

— Неожиданно, но очень здорово. Диваны мне страшно понравились.

— О'кей. Я сниму полог из колючей проволоки и уберу барсука. Это всё?

— Ещё вот это, — говорит Йэвер и тычет куда-то пальцем.

Так я и знал.

Добрались до камина. Прежде он подавлял собой гостиную, но при том был задвинут в угол. Теперь, после перепланировки, камин и вытяжка развёрнуты до ста восьмидесяти градусов, по мне пришлось полностью их перестроить. Предложение разобрать камин Йэвер обсуждать отказался. В этой стране открытый очаг что у других священная корова. Даже Корсму покорился этому. Не подумайте, я ничего против огня не имею, но мне кажется перебором, когда нация провозглашает своим любимым занятием — заметьте, занятием! — посиделки у камина. Мало того что продукты горения дров вносят существенный вклад в загрязнение столичного воздуха, так, что зимой топка дровами превращается в большую экологическую проблему, нежели даже машины, так ведь есть в фетишизации открытого огня (в подавляющем большинстве случаев абсолютно избыточного с точки зрения микроклимата в помещении) не только выспренность, но и явные признаки душевного нездоровья. Недаром говорят: не пялься в огонь, дьявола увидишь. Возможно, в поклонении каминам разгадка того, что среди норвежцев верят в ад сорок четыре процента, а среди наших соседей — только три.