Декоратор - [97]
Вступительные трели флейты пана уже отзвучали. Я с нетерпением жду основной мелодии. Даю голову на отсечение, будет из «Охотника на оленей».
«...линия перегружена. Пожалуйста, ждите ответа».
И прорезывается мелодия. В исполнении флейты пана. Аранжированная в протяжные сентиментальные рулады с придыханием. Я не сразу опознаю её, но постепенно звуки складываются в напев, который долбит в темечко, как капель в китайской пытке, — это «I Will Always Love You».
«В настоящий момент линия перегружена. Пожалуйста, ждите ответа».
Ответа? Мне, пожалуй, хватит. Флейта вступает с той ноты, где её оборвали. Сиринга. Семь параллельных трубочек разной длины, слева — самая короткая, справа — самая длинная. Играют на ней так, как на Западе пишут, слева направо. Интересно, инки тоже так пишут?
Семь трубочек — это классическая, ритмически-красивая фигура. Но не исключено, что для исполнения «I Will Always Love You» семи дудок мало. Звучание так себе.
Очередной «В настоящий момент...» я не слышу. Затаив дыхание жду песню.
Она появляется. На этот раз я вижу звуки. Они оказываются гибкими, синими и зелёными шлангами застывшего ветра. Они ласкают её тело, залепляют ямку на груди, забираются под мышки, восьмёркой облегают груди и слегка затягиваются, так что сиськи приподнимаются, колыхаясь. Живая, сине-серая трубка мягко обжимает бёдра.
У меня мурашки по коже.
Как жить? Уже такси не вызовешь. Она заколдовала Центральную диспетчерскую Осло.
Я кладу трубку, видение рассасывается. Непонятно, как я попаду на встречу?
— Тебе знакомо имя Дэмьен Хёрст? — спрашиваю я.
Нет, Йэверу оно не знакомо.
— Это художник, англичанин. Последние годы только о нём и говорят. Например, однажды он выставил телёнка: взял распилил его по хребту и половинки поместил в аквариумы с формалином.
— И народ украшает этим гостиные в своих домах?
— Не знаю, насколько в домах. Хотя какими-то его работами — конечно. Кроме того, он оформил ресторан в Лондоне.
— И там кушают среди падали в формалине?
— Не думаю. Сам я там не был, но, если мне не изменяет память, Хёрст обыграл аптекарскую тематику. Любимый ресторан Мадонны, и не только её.
— Знаешь что, Сигбьёрн? Мне эта хренотень не нравится. Я не желаю держать в доме дохлого барсука. И мне начихать, что это последний писк моды. Чёрт возьми, как тебе вообще такое пришло в голову?
— Я отталкивался от идеи охотничьих трофеев. Как известно, в старину в домах отводили под них целую стену: туда вешали головы и рога собственноручно подстреленных тварей. И мне показалось любопытным представить современный охотничий трофей — зверька, задавленного машиной на дороге. К тому же он изображает систематичное уничтожение человеком природы, воплощает переход от симбиоза с окружающей средой к геноциду её.
Я не приучен объяснять, в чём смысл той или иной реплики в интерьере. Более того, я сам не привык вычленять смысл. Вещь — это данность. Но наш с Йэвером совместный проект дошёл до трудной стадии, поэтому я считаю, что должен дать комментарии. Раньше или позже, этот момент в отношениях с заказчиком настаёт всегда. Не скрою, как правило, он возникает существенно раньше, чем в случае с Йэвером.
— Весьма вероятно, — отвечает Йэвер. — Но я вижу одно: размазанного по стене барсука. И море крови. Это ты его сшиб?
— Я. На подъезде к дому, между прочим.
— И ты подумал, что труп барсука — наилучшее украшение для стены в моём доме?
— Подумал, хотя идея сформировалась не сразу, конечно, — говорю я всё, что можно рассказать Йэверу.
Так и было: я разглядел барсука прежде, чем наехал на него. Вылезая из машины, чтоб посмотреть, не выжил ли он, я задумался о превратностях случая. Барсуки ведь впадают зимой в спячку. Как он оказался на дороге? Потом я решил, что жалко выкидывать трупик на помойку. Барсук заслуживает большего почтения, размышлял я. И вдруг сложилась картинка. Я увидел отчётливые следы шин поперёк чёрно-белых полосок. Штриховка смерти. Уничтожение, которое несут перечёркивающие друг друга линии. Мне это показалось даже красивым на свой манер. Я взял тушку, почти расчленённую надвое, отвёз таксидермисту и попросил его по возможности всё сохранить, следы и прочее. Потом я вырезал кусок покрышки, отковырял асфальт на непроезжей дороге и укрепил всё это в квадратной алюминиевой раме. Так мне видится барсук — припечатанным к асфальту. Чучельник расстарался на славу. Как представитель вымирающей профессии он вынужден без кривляний браться за любой заказ. Я сказал ему только, что это будет экспонат для выставки в защиту природы.
Но и его, и мои усилия пошли прахом, вижу я по реакции Йэвера. Ему инсталляция не пришлась по душе.
— Кровь ненастоящая, — добавляю я после паузы.
— Правда? И на том спасибо, — отзывается Йэвер насмешливо почти.
— Набить его оказалось целой проблемой.
— В это легко верится. Слушай, а ты собираешься включить этого задохлика в смету?
— Вряд ли это возможно, раз ты категорически против. Но мне кажется, тебе стоит подумать, не отвергать с порога. Это штучное, оригинальное произведение.
— Я первым готов признать, что ни черта не смыслю в современном искусстве, — говорит Йэвер. — Но на этого барсука ты меня не уломаешь. Когда мы с тобой договаривались, я имел в виду нечто совершенно другое. И если б дело было только в одном чучеле, мы сейчас тихонько выкинули б его и забыли. Но проблема в другом — мне кажется, ты злоупотребил выданным тебе кредитом доверия.
