Декаденты. Люди в пейзаже эпохи - [131]
«К несчастью, – констатировал его друг Льюисон 20 лет спустя, – поэтическая манера Вирека, в духе французских и поздневикторианских английских декадентов, уже находилась на грани угасания и в последний раз засверкала в Америке и в нем. Ныне трудно представить себе что-то более старомодное». Назвав Вирека «самым выдающимся и влиятельным американским поэтом периода, непосредственно предшествовавшего расцвету нашей национальной выразительности», Льюисон видел в нем завершителя «переходного» этапа: «Сегодня вряд ли кто-то станет отрицать, что Вирек был самым выдающимся американским поэтом между 1907 и 1914 годами и что хору граничащих с лестью восторгов, которыми встречались его книги, противостояло всего лишь несколько голосов. <…> Вирек как человек и художник оказал раскрепощающее влияние на американскую жизнь и литературу».
Декадентство кончалось, но поэзия продолжалась, а к ней примешалась политика. Редактируя модернистский литературный журнал «International», Вирек придал ему прогерманский характер, хотя первые полосы отводил своим совсем не политическим стихам:
С началом мировой войны Джордж Сильвестр издавал журнал «Fatherland» – голос германо-американцев, стремившихся не допустить участия своей второй родины в войне против первой. Первые разделы нового сборника «Песни Армагеддона и другие стихотворения» («Songs of Armageddon and other Poems», 1916) «Книга Армагеддона» и «Книга мертвых» включали отклики на темы дня; третий – «Книга Елены и Маргариты» – был посвящен Маргарет (Гретхен) Хайн, ставшей в 1915 году женой автора. Позднее автор утверждал, что «Песни Армагеддона» «были приняты равнодушно» из-за «военного психоза». Книга не вызвала такого резонанса, как предыдущие, но ее нельзя назвать «проигнорированной». Поэт Шеймус О’Шил заявил: «В царстве страсти, которое Вирек сделал своим, он одержал новые поэтические победы. <…> Только человек, предельно искренний в убеждениях и владеющий мастерством, мог создать настолько смелые и индивидуальные, сильные и страстные, волнующие и совершенные стихи». «Зверь 666» Алистер Кроули восторженно писал в «International» о «самой примечательной книге года»: «Хороших поэтов в Америке можно пересчитать по пальцам одной руки героя, только что вернувшегося с фронта без девяти пальцев. Этот поэт – Вирек. Вы можете прочитать его последний сборник от корки до корки и вряд ли найдете хоть одну строфу, которая не читалась бы так же просто, как если бы она была написана прозой». Конечно, это комплименты работодателю (второй к тому же двусмысленный), но и Брэйсуэйт, осудивший «Свечу и пламя», признал: «Пожалуй, ни один из живущих сегодня в Америке поэтов не обладает большей легкостью стиха, чем Вирек. Он всегда успешен в замысле и воплощении, всегда отличается богатством красок, ритма и воображения». Строгий Риди подвел итог: «Вирек – поэт и поэт сильный. <…> Его стихи могут шокировать, но по прочтении вы обнаружите, что бессознательно запомнили немало строк благодаря их точности, рифме и ритму». Контрастом прозвучал отзыв «Е. Т.» в журнале «Poetry»: «Простительно, что военные стихи – пропаганда, а не поэзия. Поэты лучше, чем Вирек, потеряли ощущение искусства в горячем дыхании войны. Но то, что он, в юности бывший одним из чистейших лирических дарований нашего времени, еще не достигнув сорока лет, дошел до беспомощного ребячества любовных стихов этой книги, воистину достойно жалости. Вирек зарыл свой талант в могилу плоти. Об остальном лучше снисходительно промолчать».
После вступления США в войну против Германии и особенно с началом 1918 года Вирек был подвергнут остракизму в литературных кругах, исключен из Американского поэтического общества (восстановлен в 1956 году по инициативе общества) и Авторской лиги Америки. Возвращение в литературу состоялось в 1924 году, когда уже известный нам Халдеман-Джулиус выпустил в серии «Маленькие голубые книжки» поэтические сборники Вирека «Дом с привидениями» («The Haunted House») и «Три сфинкса» («The Three Sphinxes»), куда вошла примерно половина опубликованного в предыдущих книгах. «Я ожидал повторного открытия себя как поэта с веселым интересом, – писал автор в предисловии ко второму. – Я думал, что это случится, когда в восемьдесят лет буду качать правнуков на коленях. <…> Воскрешение произошло быстрее, чем я предполагал».
