Декабристы - [48]

Доносы, которые писались куда следует[203] и в которых говорилось о той опасности, какая может возникнуть от сближения молодых офицеров с людьми, осужденными законом за политические преступления, сделали быстро свое дело,[204] и веселых друзей, собравшихся так неожиданно в Тифлисе, разослали по разным местам. «Их разослали с жандармами, – рассказывает Гангеблов. – Дело вышло из-за Бестужева, которого обвинили в том, что он будто бы подбивал на ослушание офицеров, которые пренебрегали своими служебными обязанностями, и жил неизвестно по какому праву в Тифлисе. Но Бестужев был не при чем, и офицерские собрания, на которых он участвовал, были самого невинного свойства».[205]

Бестужева перевели в Дербентский гарнизонный батальон в 1-ую роту, и ему пришлось проскучать и прострадать в Дербенте целых четыре года (1830–1834).[206]

Разочарование Александра Александровича было полное. Он ехал на Кавказ с большими надеждами: ему хотелось служить, служить в первых рядах нашей армии, он жаждал подвигов и отличия, а на долю его выпала теперь скучная, тяжелая, бесцельная гарнизонная служба. Ему сначала не верилось, что судьба с ним так зло поступила, и он на первых порах даже попытался бороться с нею. Он умолял свою мать написать А. Х. Бенкендорфу «о предстательстве его перед троном за несчастливца, желающего быть переведенным в какой-либо армейский полк для того только, чтоб участвовать в открывающейся кампании против горцев». «Истлевая в гарнизоне, – писал он, – могу ли я загладить минувшее? А я полумертвый готов был бы отправиться в поход, так сильно во мне желание заслужить кровью прежний проступок перед Государем Императором, которого уважаю как великодушного Монарха и уважаю как великого человека».

Бестужев все прислушивался к военному шуму, который издали до него доносился, он все спрашивал, не будет ли что с Персией или с Дагестаном, чтобы туда ринуться, но ему пришлось сидеть спокойно на месте и рядовым отбывать бесполезную службу в крепости. «Мы вьем из песку веревку, – писал он с иронией своим братьям в Сибирь, – труд бесконечный, но чрезвычайно полезный»; и, не будучи в состоянии идти врагам навстречу, превозмогая свою «хорьковую дремоту», он сидел и ждал, когда они сами придут к нему.

Столь ожидаемая им буря, наконец, налетела осенью 1831 г. Знаменитый кавказский герой Кази-Мулла подступил к самым стенам Дербента и восемь дней держал в осаде город. Каждый день под стенами были у наших «гомеровские стычки» с неприятелем, при которых не упускал случая порыскать и Бестужев. Горцы готовились штурмовать город, настроили огромных лестниц и неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы на выручку не приспел генерал Коханов. Горцы бежали, и гарнизон из оборонительного положения перешел в наступательное. «Я дышал эту осень своей атмосферой, – писал Бестужев своим братьям в их Петровское кладбище, – я дышал дымом пороха, туманом гор. Я топтал снега Кавказа, я дрался с сынами его – достойные враги! Какие куклы перед ними персы и турки, как искусно умеют они сражаться, как геройски решаются умирать! Имя русское здесь только в одном месте из целого света не наводит трепета. Я был в нескольких жарких делах всегда впереди, в стрелках; не раз был в местах очень опасных; но Бог, который выводил меня из челюстей львиных и прежде, не дал укусить ни одной свинцовой мухе. А они, впрочем, крепко до меня добирались: шинель моя пробита в двух местах и (это чуть не чудо) ружье мое прострелено сквозь обе стенки, так что пуля изломала шомпол: таких случаев, впрочем, в одном деле я видел пять».

Так бравурно писал Бестужев, и в каждой строке чувствовалось довольство собой и делом. Но это были единственные дни подъема духа за всю его дербентскую жизнь. Помимо скуки, дербентская жизнь была и в ином смысле жизнью тяжелой. Начальник Бестужева – батальонный командир – был человек грубый и злой: он вымещал на Бестужеве свое умственное и нравственное ничтожество, заставлял его нести солдатскую службу со всей ее тяготой и выжидал только минуты, чтобы ослушание дало ему право по-солдатски расправиться с этим штрафованным гвардейским офицером.[207] Бестужев понимал это и потому беспрекословно повиновался грубой силе.

Не находил он себе поддержки и в обществе офицеров, обыкновенно доброжелательно относящихся к своим штрафным товарищам. Это была не грубая, но очень пустая среда; с ними – как говорил Бестужев – надо было или пить, или терпеть от них: первое для Александра Александровича было бы, конечно, весьма нетрудным делом, если бы петербургская компания не научила его мешать вино с сердечностью, умом и остроумием, а этих-то прикрас веселой пирушки и не было в Дербенте. Исключением среди всех этих лиц был только один дербентский комендант Шнитников, в семействе которого Бестужев встречал и ласку, и внимание: зато ему и приходилось, по приказанию батальонного командира, всего чаще отстаивать на часах именно перед комендантским домом.

«Как бы то ни было, – писал Бестужев братьям, – но в воображении я еще живу, хотя по сущности бытие мое Бог знает что такое: смертью назвать грешно, а жизнью совестно. Русский, для которого водка не есть элемент, как вода для рыбы, есть здешний Робинзон на необитаемом острове: с желанием узнать что-нибудь, он не выменяет ни одной человеческой, не только европейской идеи».