Декабристы - [41]
Да будет еще, Ваше Императорское Величество, доказательством уважения, которое имею к великодушию Вашему, признание в том понятии, что мы имели о личном характере Вашем прежде. Нам известны были дарования, коими наградила Вас природа; мы знали, что Вы, Государь, занимаетесь делами Правления и много читаете. Видно было и по Измайловскому полку, что солдатство, в котором Вас укоряли, было только дань политике. Притом же занятия дивизии, Вам вверенной, на маневрах настоящим солдатским делом доказывали противное. Но анекдоты, носившиеся о суровости Вашего Величества, устрашали многих, а в том числе и нас. Признаюсь, я не раз говорил, что Император Николай с Его умом и суровостью будет деспотом, тем опаснейшим, что Его проницательность грозит гонением всем умным и благонамеренным людям; что он, будучи сам просвещен, нанесет меткие удары просвещению; что участь наша решена с минуты его восшествия, а потому нам все равно гибнуть сегодня или завтра. Но опыт открыл мне мое заблуждение, раскаяние омыло душу, и мне отрадно теперь верить благости путей Провидения… Я не сомневаюсь, по некоторым признакам, проникнувшим в темницу мою, что Ваше Императорское Величество посланы Им залечить беды России, успокоить, направить на благо брожение умов и возвеличить отечество. Я уверен, что небо даровало в Вас другого Петра Великого… более чем Петра, ибо в наш век и с Вашими способностями, Государь, быть им – мало. Эта мысль порой смягчает мои страдания за себя и за братьев и мольбы о счастье Отечества, неразлучном с прямою славою Вашего Величества, летят к престолу Всевышнего.
VII
По окончании дела, в августе 1826 года, Бестужев был вместе с некоторыми из товарищей отправлен в Финляндию, в крепость «Форт Слава».
После тюрьмы поездка по Финляндии до места нового заключения была освежающей и довольно веселой прогулкой. И. Д. Якушкин, который в своих записках[186] оставил нам сведения об этих годах жизни Бестужева, рассказывает, как на станциях ожидали их родственники, как после долгой разлуки одна уже возможность поговорить друг с другом была для товарищей большим облегчением. Говорили они свободно, говорили даже о 14 декабря, и на какой-то станции, в присутствии провожатого, Якушкин доказывал Бестужеву, что они со всем этим делом поторопились и что проиграли его потому, что захотели сами пожать плоды от дел своих, тогда как назначение их было не вылезать наружу, а быть лишь подземным основанием дела, ни для кого незаметным.
Прогулка кончилась, однако, скоро, и Бестужев, Муравьев, Арбузов, Тютчев и Якушкин были поселены в Финляндии в «Форте Слава». Жилось им здесь плохо. Их начальник был человек странный: то попускал, то запрещал. Иной раз распивал со своими узниками чай и повествовал им о своей жизни, иной раз позволял им быть вместе, а в дурную минуту запирал их на ключ поодиночке и даже днем не выпускал на воздух. Любезное чаепитие не мешало ему также кормить их тухлой солониной, от которой они болели, и так топить печи, что они угорали, как это случилось с Бестужевым, который от угара однажды чуть-чуть не умер.
Тяжелее, впрочем, чем эти неудобства, давал себя чувствовать голод духовный: у заключенных не было книг, и им пришлось пробавляться случайными находками.
Бестужев с тоски, кажется, приналег на поэзию. Стихов он писал вообще очень мало, а здесь, в форте, надумал сочинить целую поэму. Героем ее он избрал князя Андрея Переяславского, но чем был знаменит этот Андрей, мы не знаем, так как поэма осталась не оконченной. «Писалась она в Финляндии, – рассказывал сам Бестужев, – где у меня не было ни одной книги; написана она была жестяным обломком, на котором я зубами сделал расщеп, и на табачной обвертке, по ночам. Чернилами служил толченый уголь. Можете судить об отделке и вдохновении!»
