Декабристы - [88]
Иное дело — Александр Тургенев. Скорее всего, именно он отдал стихотворение в альманах — и при этом заручился согласием самого Батюшкова. В литературных кругах было хорошо известно, что у больного поэта несанкционированные публикации его текстов вызывают тяжелые приступы агрессивной депрессии.
Роль «административного ресурса» в составлении «Полярной звезды» никогда не изучалась исследователями — априори считалось, что альманах выходил едва ли не вопреки правительственной воле, преследовавшей ее либеральных составителей. Между тем Министерство духовных дел и народного просвещения в лице одного из его руководителей Александра Тургенева оказывало изданию прямую поддержку.
Переписка Тургенева сохранила любопытные подробности его участия в судьбе альманаха. Так, 6 ноября 1823 года он сообщил Вяземскому: «Я хлопотал за “Полярную звезду” и говорил с цензором о твоих и Пушкина стихах. Кое-что выхлопотал и возвратил стихи Рылееву, поручив ему сказать, что почел нужным. Делать нечего! Многое и при прежней цензуре встретило бы затруднение». Три дня спустя он возвращается к судьбе альманаха: «Еще не знаю, на что решился цензор и что переменили издатели. Прошу Рылеева тебя обо всём подробно уведомить»>>{636}.
Мы не знаем, уведомил ли Рылеев Вяземского «обо всём» и почему цензор Бируков действительно не пропустил немало стихотворений, предназначенных во вторую книжку альманаха. Однако из этих писем следует: у «Полярной звезды» было явное преимущество перед многими другими изданиями. К Бирукову альманах носил ближайший сотрудник министра Голицына, действительный статский советник и камергер двора, помощник статс-секретаря Департамента законов Государственной канцелярии.
Эти письма, кроме всего прочего, подтверждают факт личного знакомства и делового общения Тургенева и Рылеева, а также проливают некоторый свет на то, почему одним из самых активных деятелей «Полярной звезды», фактически ее третьим составителем, оказался князь Петр Вяземский, до 1824 года лично не знавший ни Рылеева, ни Бестужева.
Тридцатилетний Вяземский ко времени собирания первого выпуска «Полярной звезды» — уже известный литератор. Князь был вхож в придворные круги и имел при этом репутацию отчаянного либерала, говорившего «и встречному, и поперечному о свободе, о деспотизме»>>{637}. Прослуживший несколько лет в Варшаве, в марте 1818 года официально переводивший с французского языка на русский речь императора Александра I, произнесенную на открытии Польского сейма, в 1821 году он был уведомлен о нежелательности его пребывания в Польше, после чего подал прошение о сложении с себя придворного звания камер-юнкера и уехал на жительство в Москву. Вяземский был одним из самых близких друзей Александра Тургенева, о чем свидетельствует огромная переписка между ними.
Заочно Вяземский, конечно же, хорошо знал обоих составителей альманаха. Тот же Тургенев привлек его внимание к Рылееву в 1820 году в связи с сатирой «К временщику»>>{638}. С Бестужевым же Вяземский оказался по одну сторону литературных баррикад: он был одним из самых яростных критиков Шаховского с его «Липецкими водами». Неизвестно, кто именно предложил Вяземскому опубликоваться в «Полярной звезде», зато подсчитано, что он лидировал по количеству произведений, отданных в первый выпуск альманаха.
В дальнейшем, в феврале—марте 1823 года, Вяземский познакомился с Бестужевым в Москве, и между ними завязалась оживленная переписка. Бестужев благодарил князя за присылку произведений («несколько новых монет с новым штемпелем таланта») для второй книжки альманаха и подробно отчитывался о процессе ее собирания: «Жуковский дал нам свои письма из Швейцарии — это барельеф оной. Пушкин прислал кой-какие безделки; между прочими в этот год увидите там кой-каких новичков, которые обещают многое — дай бог, чтоб сдержали обет»; «Гнедич ничего беглого не написал и потому ничего и не дал»; «Денис Васильевич (Давыдов. — О. К.) не смиловался, и ничем не прислал нам, а его слог-сабля загорелся лучом, вонзенный в “Звездочку”. Не теряю надежды наперед, потому что он любил быть всегда впереди»; «Безголового инвалида Хвостова никак не пустим к ставцу»>>{639}.
Бестужев благодарил Вяземского и за конкретную помощь в собирательской деятельности — в частности, за привлечение к сотрудничеству поэта Ивана Дмитриева. Дмитриев, к тому времени уже пожилой человек, давно был живой легендой русской словесности, признанным «блюстителем», «верным стражем» «парнасского закона». Друг Державина и Фонвизина, Карамзина и Жуковского, он начал свою литературную деятельность во времена Екатерины II — и успешно совмещал ее с государственной службой в немалых чинах. Отставленный в 1814 году со всех должностей, он с тех пор жил в Москве в почете и уважении.
Ни у Бестужева, ни у Рылеева до 1823 года личных контактов с Дмитриевым не было — по крайней мере о них ничего не известно. Однако участие маститого поэта придало альманаху больший вес; Бестужев просил Вяземского «поблагодарить почтеннейшего Ивана Ивановича» «за его басенки, которые всем очень нравятся»>>{640}.
Зачем Рылееву и Бестужеву нужна была помощь Вяземского, с его контактами в литературных кругах, понятно. Другое дело — зачем Вяземскому своим авторитетом и своими связями поддерживать двух начинающих «альманашников», которые к тому времени отнюдь не считались литераторами первого ряда. Ответ представляется достаточно простым: Вяземский в деле собирания альманаха выполнял не столько просьбы составителей, сколько желание Александра Тургенева. При этом, конечно, никакого министерского приказа касательно собственной литературной деятельности гордый и независимый поэт не потерпел бы. Да и прямое руководство литературным процессом, как уже говорилось, было вовсе не в компетенции Тургенева.
