Декабристы - [72]

В 1823–1825 годах двоюродный брат Сергея Муравьева-Апостола полковник Артамон Захарович Муравьев был командиром Ахтырского гусарского полка, «боярином» Южного общества и одним из самых активных членов Васильковской управы. На следствии он показывал: «Приходил ко мне Ахтырского полка майор Линдинер; я, чтобы говорить с ним, принял его в доме. По прошествию нескольких минут входит Бестужев расстегнутый; меня это до того взорвало, что он так мог явиться при штаб-офицере, что хотя по несчастным моим с ним связям я и не мог ему ничего сказать, и не сказал, но в душе почти решился с ним прервать всё и совсем». По его словам, свое негодование он выразил Сергею Муравьеву-Апостолу, на что получил от кузена недоуменный ответ: «Может ли тебя такой вздор обидеть?»^{528}

Скорее всего, этот эпизод действительно имел место. Полковник мог воспринять расстегнутый мундир руководившего Васильковской управой подпоручика как неуважение, даже вызов. А вот реакция Сергея Муравьева была вполне адекватна: он очень мягко напомнил брату, что в военной иерархии положение полкового командира и подпоручика несравнимо, зато в иерархии тайного общества у них один чин — «боярин», по должности же Бестужев выше, а коли так, то непорядок в обмундировании действительно являлся мелочью.

Очевидно, что в 1825 году Артамон хорошо понял намек. На следствии он лукавил, когда говорил, что после этого случая «почти решился» оставить общество. Полковник слишком дорожил своим статусом южного «боярина», был включен в «вертикаль» заговора; страх прослыть нерешительным в глазах Сергея Муравьева-Апостола преследовал его все годы пребывания в тайном обществе. Совершенно точно известно, что ни до, ни после этого случая он не пытался выйти из заговора — напротив, его горячность и упорство в деле подготовки цареубийства пугали даже не страдавших трусостью Васильковских лидеров.

Иван Дмитриевич Якушкин, на момент следствия отставной гвардейский капитан, излагает в мемуарах другую историю — неудачной поездки Бестужева-Рюмина в Москву в 1823 году с целью привлечения московских членов распущенного Союза благоденствия, в частности самого мемуариста, к исполнению «Бобруйского заговора». После развала Союза Якушкин отошел от общества, и ему от имени Сергея Муравьева было предложено вновь вступить в тайную организацию. По показанию Бестужева, Якушкин сделать это отказался, так как «был того мнения, что время политического преобразования России еще не настало»^{529}.

На следствии Якушкину удалось обойти этот эпизод молчанием, отговорившись полным неведением относительно «Бобруйского заговора»^{530}. Однако в мемуарах он подробно его излагает, предлагая совершенно иную причину своего отказа возобновить членство в обществе: якобы он не доверял Бестужеву-Рюмину, сомневался в том, что Сергей Муравьев дал этому «странному существу» «какое-нибудь важное поручение к нам». При этом Бестужеву было в лицо сказано, «что мы (бывшие московские участники Союза благоденствия. — О. К.) не войдем с ним ни в какое сношение». Но сам же мемуарист сообщает, что недоверие было напрасным: «После оказалось, что он точно приезжал от Сергея Муравьева с предложением к нам вступить в заговор, затеваемый на юге против императора»^{531}.

Однако вряд ли самому этому свидетельству можно доверять. Если даже признать, что Якушкин действительно не верил в возможность дружбы и тесных конспиративных связей Муравьева и Бестужева, сомнительно, чтобы он об этом сказал Бестужеву, тем самым оскорбив дворянина и офицера. И, конечно же, если бы дело действительно обстояло так, Бестужев не стал бы на следствии повествовать о политических разногласиях Якушкина с южными заговорщиками.

Скорее, в ходе следствия перестала существовать привычная для заговорщиков «иерархия чинов» тайного общества. Бывшие южные «бояре», «мужи» и «братья», боевые офицеры и генералы, еще могли без ущерба для самолюбия представить себя наравне или даже в подчинении генерал-майора Волконского, полковника Трубецкого, полковника Пестеля, подполковника Муравьева-Апостола. Но признаться в повиновении 25-летнему армейскому подпоручику было выше их сил.

Именно на следствии в показаниях Артамона Муравьева и Михаила Орлова, Василия Тизенгаузена и Александра Под-жио и многих других наметилась своеобразная реакция отторжения личности и дел Бестужева-Рюмина. Спустя годы она перешла в воспоминания (в частности мемуары Якушкина), и начались кочующие из текста в текст рассуждения о его неопытности, странности, неумении вести себя, малозначимости его дел и даже о его «ненормальности».

Однако и сам Бестужев-Рюмин, и те из руководителей заговора, с которыми он был особенно близок, оценивали его роль в тайном обществе совершенно по-иному. В письме царю Бестужев говорил о себе как «вожде» заговора, «пригодном» «к осуществлению революции». Сергей Муравьев-Апостол утверждал на следствии, что самое большое влияние на Южное общество имели три человека: он сам, Пестель и Бестужев-Рюмин^{532}.

Документы подтверждают: эта оценка справедлива — с одной оговоркой: по своей роли в заговоре руководитель Васильковской управы подпоручик М. П. Бестужев-Рюмин должен занять второе после Пестеля место в истории Южного общества декабристов.