Декабристы - [66]

.

После ареста в январе 1826 года Тизенгаузен понял, что главная его «вина» состояла не в участии в заговоре как таковом, а в попустительстве «преступным предприятиям» подпоручика Бестужева-Рюмина, благодаря которому тот имел прекрасную возможность путешествовать по делам общества по Украине, Польше и России. «Он был главным связующим звеном между заговорщиками», — утверждал начальник штаба 1-й армии барон К. Ф. Толь^{488}, и эти слова справедливы.

Кроме упоминавшихся выше Вильно, Киева и Житомира, Бестужев-Рюмин много раз бывал в Тульчине, Каменке и Линцах — месте квартирования штаба Вятского пехотного полка, которым командовал Пестель. В 1823 году он тайно совершил поездку в Москву для «склонения некоторых членов к содействию» в реализации «Бобруйского заговора», предусматривавшего военное восстание и «арестование» императора на летнем смотре под Бобруйском. Бывал Бестужев и в Хомут-це — полтавском имении Муравьевых-Апостолов, и в Умани — месте службы князя Волконского. Известно, что в 1823–1825 годах он месяцами жил в Василькове у Сергея Муравьева.

Между тем дисциплина требовала нахождения всех офицеров при полку. В отношении же бывших семеновцев, сосланных на юг после «истории» 1820 года, лишенных права не только на отставку и отпуск, но даже на командировки, это правило должно было действовать и вовсе неукоснительно.

На следствии Тизенгаузен убедил себя в том, что виновником всех его бед был именно Бестужев-Рюмин, и пытался дать ответ (не только следствию, но прежде всего самому себе), как же он, немолодой полковник, поддался обаянию обер-офицера и не только не «отстал» от общества, но и постоянно нарушал воинскую дисциплину. Практически в каждом своем показании он сам, без давления Следственной комиссии, возвращался к этой теме.

«Несмотря на либеральные идеи Бестужева, — пишет он в одном из таких показаний, — я всегда его считал за пустого и нимало не опасного для общества офицера. Суждения его мне всегда казались столь странными, что я часто над оными смеялся и принимал за бредни. Он никогда почти не выдерживал моего взгляда, и мне кажется, что он меня очень боялся; ибо почти всегда, когда я только начинал укорять его за бессмысленные его рассуждения и неосновательность оных ему доказывать, то он обыкновенно молчал, потупя взор вниз. Вижу, и ясно, что я в нем ошибался, и сильно ошибался! Кто в состоянии проникнуть все изгибы черной души?»^{489}

Это показание весьма примечательно. Если не принимать во внимание его эмоциональный тон, то надо признать, что Тизенгаузен довольно точно описывает характер своих отношений с Бестужевым-Рюминым. Действительно, скорее всего, начались эти отношения с насмешек старшего и опытного полковника над молодым прапорщиком.

Однако Тизенгаузен ошибался, и ошибался сильно, утверждая, что Бестужев его боялся. Его подчиненный был в тайном обществе на равных не только с полковниками, но и с генералом Волконским, к его мнению прислушивался Пестель, он вел сложнейшие переговоры с польским обществом и «славянами». По заговорщицкой «табели о рангах» Бестужев-Рюмин стоял на две ступени выше Тизенгаузена.

Видимо, Бестужев быстро нащупал «слабую струну» своего полкового командира: Тизенгаузен кичился перед ним опытностью, считал себя вправе поучать его, «укорять» за «бессмысленные рассуждения». Бестужев же не возражал, умело играя роль покорного слушателя — «молчал, потупя взор вниз» — и взамен получал не только полную свободу передвижения, но и казенные подорожные: путешествовать иначе, «частным образом», бывший семеновец не мог.

Справедливости ради надо отметить, что в двадцатых числах ноября 1825 года Тизенгаузен арестовал подпоручика на десять дней. Причиной ареста послужила почти полуторамесячная отлучка Бестужева из полка (всё это время он жил в Василькове у Муравьева). Правда, через несколько дней полковник выпустил подчиненного из-под ареста по уважительной причине: в Москве скончалась его мать и серьезно заболел отец.

Бестужев-Рюмин обещал Тизенгаузену поехать в Киев и оттуда подать корпусному командиру просьбу об отпуске. Но, как известно, вместо Киева он отправился в Васильков. Последовавшее через несколько дней восстание черниговцев заставило его оставить первоначальные намерения.

«Бестужев должен быть изверг, чудовище! — Как забыть так скоро кончину матери и просьбы умирающего отца? — Гнусное чудовище и тогда, если адская роль, чтобы только меня обмануть ложными письмами из Москвы, была его изобретения или выдумана его другом Муравьевым»^{490}, — сокрушался после ареста командир полтавцев.

Последний период существования Южного общества декабристов, как известно, ознаменовался тяжелым кризисом в его руководстве. Ситуация была в 1935 году проанализирована М. В. Нечкиной, впервые заговорившей о том, что этот период прошел под знаком острого соперничества двух южных руководителей — Пестеля и Сергея Муравьева-Апостола^{491}. Впоследствии ее выводы были подхвачены другими исследователями.

Собственно, главный пункт разногласий Пестеля и Муравьева состоял в тактической последовательности действий. Пестель, помимо упований на Петербург как на место, где должна начаться хорошо подготовленная военная революция, был уверен в том, что первым шагом в этой революции должно стать уничтожение императорской семьи. В отличие от него Сергей Муравьев настаивал, что убивать всю «фамилию» не нужно, достаточно «лишить жизни» государя, а восставать надо немедленно — и не в Петербурге, а на юге. Образцом для подражания была для Муравьева испанская революция, поднятая подполковником Рафаэлем Риего в 1820 году, начавшаяся вдалеке от столицы и завершившаяся победой инсургентов.