Декабристы - [34]

.

Однако то, что, по мнению генерал-интенданта, характеризовало человека негативно, вызывало у Пестеля не столь однозначную реакцию. Для Пестеля растраты вовсе не являлись поводом для того, чтобы не принимать генерала в заговор. Кроме того, Пестель знал Витта лично и, видимо, ценил; в 1819 году, поссорившись с Киселевым, он хотел перейти на службу в штаб Витта, а в 1821 году даже чуть было не женился на его дочери. Пестель был склонен принять предложение Витта: поддержка революции на юге военными поселениями значительно увеличила бы шансы заговорщиков на успех, особенно в ситуации их открытой вражды с генералом Киселевым.

Конечно, Пестель тоже понимал, что Витт в принципе может оказаться предателем. Но человек, опасающийся ответственности за финансовые преступления, будет, скорее всего, хранить верность заговорщикам, поскольку успех их «предприятия» поможет ему избежать ответственности. Судя по взаимоотношениям Пестеля с его дивизионным и бригадным начальниками, именно так лидер заговора и думал, и действовал.

Решительных возражений Юшневского Пестель не принял. «Ну, а ежели мы ошибаемся? Как много мы потеряем» — так, судя по мемуарам Лорера, Пестель ответил на доводы генерал-интенданта^{236}. Пестелю очень хотелось принять Витта в общество — и, конечно, помешал ему в этом только решительный отказ Юшневского.

В истории с Виттом Пестель и Юшневский всё же достигли некоего консенсуса. Согласно мемуарам Волконского, южные руководители договорились «стараться отклонять» предложение Витта, «не оказывая недоверия, но выказывать, что к положительному открытому уже действию не настало еще время, а когда решено будет, то, ценя в полной мере предложение Витта, оное принимается с неограниченною признательностью»^{237}. Видимо, получив подобный ответ, Витт и написал донос на тайное общество.

На следствии Юшневский показал, что «после предложения графа Витта» он разочаровался в тайном обществе и «ожидал только конца 1825 года, дабы просить увольнения для определения к другим делам и, под сим предлогом удалившись, прекратить сношение с обществом и всякое помышление о его цели»^{238}.

Это его показание подтверждается теми участниками заговора, которые были близки к генерал-интенданту в конце 1825 года. Так, служивший в штабе и состоявший в Южном обществе штаб-лекарь Фердинанд Вольф передал следствию слова, лично слышанные им от Юшневского: «Да я того и смотрю, как бы оставить общество. Бог с ним совсем». При этом генерал-интендант категорически запретил общаться с Пестелем своему брату Семену^{239}.

1825 год был кризисным не только для генерал-интенданта, но и для Пестеля. Согласно мемуарному свидетельству князя С. Г. Волконского, еще в конце 1824-го Пестель объявил ему, что решил сложить с себя «обязанности председателя Южной думы» и уехать за границу. Согласно мемуаристу, Пестель был уверен, что только так сможет развеять «предубеждения» против себя, доказать, что он не честолюбец, «который намерен половить рыбку в мутной воде»^{240}.

За границу Пестель не уехал, но в начале 1825 года сообщил своему другу Василию Ивашеву, «что хочет покинуть общество», Александру Барятинскому сказал, «что он тихим образом отходит от общества, что это ребячество, которое может нас погубить, и что пусть они себе делают, что хотят». В ноябре, судя по мемуарам Николая Лорера, Пестель заговорил о необходимости «принесть государю свою повинную голову с тем намерением, чтоб он внял настоятельной необходимости разрушить общество, предупредив его развитие дарованием России тех уложений и прав, каких мы добиваемся»^{241}.

Сам Пестель показывал на следствии: «В течение 1825 года стал сей (революционный. — О. К.) образ мыслей во мне уже ослабевать, и я предметы начал видеть несколько иначе, но поздно уже было совершить благополучно обратный путь. “Русская Правда” не писалась уже так ловко, как прежде. От меня часто требовали ею поспешить, и я за нее принимался, но работа уже не шла, и я ничего не написал в течение целого года, а только прежде написанное кое-где переправлял. Я начинал сильно опасаться междуусобий и внутренних раздоров, и сей предмет сильно меня к нашей цели охладевал»^{242}.

Даже с учетом того, что и Пестель, и Юшневский наверняка преувеличивали на допросах степень своих колебаний и сомнений, можно сделать однозначный вывод: в конце 1825 года оба лидера явно устали. Необходимость, с одной стороны, многолетней конспирации, а с другой — постоянного участия в штабных интригах и коррупции не могла не оказать влияния и на такие сильные натуры.

Устали и другие главные действующие лица заговора на юге. В рядах организации не было единства: не удалось договориться о совместных действиях ни с Северным, ни с Польским патриотическим обществом. Южное общество разваливалось, и это стало очевидным во время ежегодного, уже четвертого, съезда руководителей управ в январе 1825 года в Киеве. Декабрист Александр Поджио на следствии показывал: «Муравьев и Бестужев не приезжали в Киев по запрещению корпусным их командиром… я имел также свои развлечения, Давыдов дела, Волконский свадьбу — словом, всё это приводило Пестеля в негодование, и он мне говорил: “вы все другим заняты, никогда времени не имеете говорить о делах”»