Декабристы - [128]

.

На одном из первых допросов, 23 декабря 1825 года, Трубецкой утверждал, что незадолго до событий на Сенатской площади предупреждал Рылеева, «что это всё (то есть предполагаемое восстание 14 декабря. — О. К.) пустое дело, из которого не выйдет никакого толку, кроме погибели». Противопоставляя неподготовленному к действиям Северному обществу решительных «южан», Трубецкой, по собственным словам, просил отпустить его назад в 4-й корпус, ибо «там если быть чему-нибудь, то будет»^{909}.

Этими показаниями Трубецкой пытался убедить следствие, что не желал начальствовать над петербургскими заговорщиками, а слова о 4-м корпусе якобы были им произнесены «единственно с намерением отделаться от бывшего мне тягостным участия под каким-нибудь благовидным предлогом», приводя аргумент: «Надежды предпринять что-либо в 4-м корпусе я иметь не мог, потому что в оном общество не распространено»^{910}.

Следователи, видимо, удовлетворились этими разъяснениями и о 4-м корпусе Трубецкого некоторое время не спрашивали. Однако уже в конце следствия, 8 апреля 1826 года, показания на эту тему дал Рылеев. По его словам, князь, вернувшись из Киева, рассказывал ему и Оболенскому, «что дела Южного общества в самом хорошем положении, что корпуса князя Щербатова и генерала Рота (командующий 3-м пехотным корпусом, в состав которого входил Черниговский пехотный полк. — О. К.) совершенно готовы»^{911}.

Свидетельство Рылеева Трубецкому предъявили 4 мая, и тот начал его отчаянно опровергать: «Корпуса князя Щербатова я не называл, и если Рылеев и к[нязь] Оболенский приняли, что я в числе готовых корпусов для исполнения намерения Южного общества полагал и 4-й пехотный, то они ошиблись; а мне сказать это было бы непростительным хвастовством, которое не могло бы мне удаться, ибо если бы они спросили у меня, кто члены в 4-м корпусе, то таковой вопрос оказал бы, что я солгал»^{912}.

Действительно, за всё время пребывания на юге он не принял в общество ни одного нового члена. Сергей Муравьев показывал, что Трубецкой не выполнил его просьбу «стараться о приобретении членов в 4-м корпусе»^{913}.

Вообще же к концу 1825 года в войсках 4-го корпуса служили всего четверо причастных к заговору офицеров: подполковники А. В. Капнист, А. М. Миклашевский и И. Н. Хотяинцев, а также юнкер Ф. Я. Скарятин. Все они попали в тайное общество помимо Трубецкого; после подавления восстания никто из них не понес серьезного наказания.

Шестого мая 1826 года на очной ставке между Трубецким и Рылеевым следователи, в частности, выясняли, говорил ли Трубецкой о своих надеждах на 4-й корпус. И князь вынужден был признать справедливость показания поэта^{914}.

Вся история с показаниями Трубецкого о 4-м корпусе загадочна лишь на первый взгляд. Объяснение ей можно найти в следственном деле майора Вятского полка Николая Лорера — одного из самых близких к Пестелю заговорщиков. Хорошо ориентировавшийся в делах заговора Лорер показывал: «Тайное общество имело всегда в виду и поставляло главной целью обращать и принимать в члены… людей значащих, как-то: полковых командиров и генералов, и потому поручено было князю Трубецкому или он сам обещался узнать образ мыслей князя Щербатова и тогда принять его в общество»^{915}.

«Кажется, что главная роль Трубецкого заключалась в соответствующем воздействии на высшее командование корпуса. При благоприятном стечении событий в его руках могли оказаться все войска корпуса. Это обстоятельство, можно предполагать, заставляло держаться его возможно осторожнее», — считает биограф Трубецкого Н. Ф. Лавров^{916}.

Руководители же Васильковской управы, скорее всего, просто не знали о подобных «приготовлениях» Трубецкого.

Рассуждая о плане действий Трубецкого накануне 14 декабря, М. В. Нечкина писала: «По давнему мнению декабристов, успех в столице должен был сопровождаться военным выступлением на местах. Важнейшее значение имело выступление на Украине — во второй армии… Трубецкого чрезвычайно тревожил вопрос о южном выступлении… Таким образом, одновременность северного и южного восстаний была важным моментом замысла». Она основывалась, в частности, на показаниях Александра Бестужева, согласно которым за два дня до восстания на совещании у Рылеева «князь Трубецкой… просился уехать, чтобы удержать от присяги 2-й корпус, но ему сказали, что он здесь надобен»^{917}.

Несмотря на то, что и в показаниях Бестужева, и в комментариях Нечкиной содержатся фактические неточности (речь в данном случае могла идти только о 4-м пехотном корпусе — во 2-м корпусе 1-й армии у диктатора не было союзников, а 2-я армия находилась под контролем Пестеля и не рассматривалась Трубецким как главная сила переворота), настроение диктатора перед восстанием передано в целом верно.

Судя по всему, в декабре 1825 года основные политические интересы Трубецкого действительно лежали вне столицы. Главной задачей, которую ставил себе диктатор перед решающим днем, могла быть длительная дестабилизация ситуации в Петербурге. Тем самым перед его сторонниками в 1-й армии открывалась возможность начать решительные действия. Поэтому идея вывода войск за город была не столь уж фантастической: чем дальше войска отошли бы от столицы, чем дольше с ними вели бы переговоры, — тем больше времени продолжался бы паралич центральной власти.