Декабристы - [124]
На очной ставке 6 мая 1826 года показания Рылеева были обобщены и сведены к следующему лаконичному утверждению: «Занятие дворца было положено в плане действий самим кн[язем] Трубецким. Якубович брался с Арбузовым сие исполнить, — на что к[нязь] Трубецкой и изъявил свое согласие. Занятие же крепости и других мест должно было последовать, по его же плану, после задержания императорской фамилии». Точка зрения же Трубецкого выглядела следующим образом: «Занятие дворца не было им положено в плане действия, и он, князь Трубецкой, не говорил о том ни с Якубовичем, ни с Арбузовым, и никому не поручал передать им сие или выискать кого для исполнения сего; не изъявлял также на то и своего согласия. Равным образом в план действия не входило ни занятие крепости, или других мест, ни задержание императорской фамилии»>>{885}. В итоге очной ставки Трубецкой отказался от своих показаний и подтвердил правоту Рылеева.
Пытаясь объяснить это странное признание, М. М. Сафонов цитирует мемуары Трубецкого: «Я имел очную ставку с Рылеевым по многим пунктам, по которым показания наши были несходны. Между прочим были такие, в которых дело шло об общем действии, и когда я не признавал рассказ Рылеева справедливым, то он дал мне почувствовать, что я, выгораживая себя, сваливаю на него. Разумеется, мой ответ был, что я не только ничего своего не хочу свалить на него, но что я заранее согласен со всем, что он скажет о моем действии. И что я на свой счет ничего не скрыл и более сказал, нежели он может сказать»>>{886}.
По-видимому, очная ставка действительно была мучительна для обоих декабристских лидеров. Однако и в данном случае вряд ли стоит полностью доверять мемуарному свидетельству князя, вовсе не склонного выгораживать других за свой счет.
С Рылеевым же, как справедливо отмечает тот же Сафонов, Трубецкой вел на следствии заочную дуэль. Все месяцы следствия, начиная с первого допроса в ночь на 15 декабря, Трубецкой перекладывал вину на Рылеева, и нет никаких оснований полагать, что на очной ставке он сознательно избрал другую тактику. Кроме того, вопрос о плане действий был лишь одним из одиннадцати, по которым Трубецкой и Рылеев обнаруживали «разноречия в показаниях» и, как свидетельствуют документы, в большинстве случаев правду говорил именно Рылеев.
По-видимому, если бы Трубецкой на очной ставке возражал Рылееву, то рисковал быть уличенным в даче ложных показаний и намного утяжелить свою участь. Трубецкой перед восстанием действительно поддержал радикальный план, подразумевавший взятие Зимнего дворца и арест императора. Но он не лгал, говоря о своем несогласии с этим планом — с оговоркой, что это несогласие являлось его внутренним убеждением и Рылееву об этом почти ничего не было известно. По-видимому, Трубецкой был уверен, что, командуя восставшими войсками, он в любом случае сумеет удержать ситуацию под контролем.
Диктатор перед восстанием боялся только одного — что в нем примет участие малое количество войск. Накануне 14 декабря он убеждал Рылеева: «Не надо принимать решительных мер, ежели не будете уверены, что солдаты вас поддержат… Что же мы сделаем, ежели на площадь выйдет мало, роты две или три?» — и услышал в ответ: «Вы, князь, всё берете меры умеренные, когда надо действовать решительно»>>{887}.
Но и в этом случае последнее слово Трубецкой оставлял за собой. По крайней мере барон Владимир Штейнгейль отмечал в показаниях, что вечером 13 декабря диктатор «рассуждал о приведении намерения их на другой день в исполнение». Участникам последнего, вечернего совещания было объявлено, что следует собраться на Сенатской площади и там ожидать приказаний Трубецкого>>{888}, что, как известно, и было сделано.
Очевидно, Рылеев подозревал, что Трубецкой ведет свою игру, строит планы, отличные от тех, которые декларирует в разговорах с ним и его сторонниками. По крайней мере уже на первом допросе в ночь на 15 декабря он обвинил диктатора не столько в невыходе на площадь, сколько в сознательной провокации: «Страшась, чтобы подобные же люди (курсив мой. — О. К.) не затеяли что-нибудь подобное на юге, я долгом совести и честного гражданина почитаю объявить, что около Киева в полках существует общество… Надобно взять меры, чтобы там не вспыхнуло возмущение»>>{889}.
Все месяцы следствия Рылеев, яростно оспаривая показания Трубецкого, боролся с человеком, который, по его мнению, ради достижения целей, весьма далеких от благородных целей тайного общества, спровоцировал беспорядки в столице. Одной из главных задач Рылеева на следствии было вывести князя на чистую воду, не дать ему избежать ответственности: «Трубецкой может говорить, что упомянутые приготовления и распоряжения к возмущению будто бы делались только от его имяни, а непосредственно были мои; но ето несправедливо… Настоящия совещания всегда назначались им и без него не делались. Он каждый день по два и по три раза приезжал ко мне с разными известиями или советами, и когда я уведомлял его о каком нибудь успехе по делам общества, он жал мне руку, хвалил ревность мою и говорил, что он только и надеется на мою отрасль. Словом, он готовностию своею на переворот совершенно равнялся мне, но превосходил меня осторожностию, не всем себя открывая»
