Декабристки. Тысячи верст до любви - [9]

– Маша, Миша, поздоровайтесь с гостями! – склонилась к детям Александра. – Ну, помните, как вас учили?

Миша старательно поклонился, а Маша, выпустив руку гувернантки, сделала реверанс. Две пары живых и любопытных детских глаз с изумлением уставились на нарядно одетых дам с высокими прическами и мужчин с пышными эполетами. Дамы заулыбались, глядя на эту умилительную картину, и даже серьезные лица мужчин заметно потеплели. Только сенатор Андрей Бороздин скользнул по детям быстрым равнодушным взглядом и снова углубился в какие-то свои размышления, да еще его дочь Мария смотрела восторженными глазами не на малышей, а на одного из явившихся в гостиную офицеров – Иосифа Викторовича Поджио. И после, когда маленьких Машу и Мишу увели обратно в детскую, а Александра вернулась, чтобы еще раз поприветствовать новых гостей, Мария продолжала украдкой поглядывать на этого уже не слишком молодого, но казавшегося ей таким красивым и обаятельным человека. Болтовня двух Екатерин, все еще дававших Маше Раевской советы на тот случай, если жених Волконский придется ей не по душе, уже не интересовала старшую Бороздину – все ее мысли были теперь заняты Иосифом. Но при этом в те моменты, когда он поворачивался в ее сторону и пытался поймать ее взгляд, Мария отводила глаза и не замечала его интереса. А когда она вновь решалась посмотреть на Поджио, его отвлекал кто-нибудь из гостей, и он, как думалось старшей сестре Бороздиной, не обращал на нее ни малейшего внимания.

Между тем в гостиной собрались все приглашенные, включая нескольких опоздавших друзей Василия Давыдова. Хозяева имения больше не исчезали и вертелись среди гостей с более спокойным и беззаботным видом, из чего можно было сделать вывод, что все хлопоты, связанные с приемом, были благополучно улажены. Гости перемещались по залу, обменивались последними новостями и комплиментами, шутили и смеялись – все было как всегда в доме Давыдовых, когда там собирались их родственники и друзья.

– Мари, может быть, вы нам сыграете? – услышала старшая дочь сенатора Бороздина голос Александры Давыдовой и, обернувшись к хозяйке, согласно кивнула:

– Конечно же, с удовольствием.

Она подошла к блестящим клавикордам, в гладкой черной крышке которых отражались многочисленные огоньки свечей. Пожилой слуга поставил на эту крышку серебряный подсвечник с еще тремя высокими свечами, открыл клавиши и убрал с них невесомую кружевную дорожку. Мария Бороздина села на придвинутый к клавикордам стул и на мгновение задумалась, что ей сыграть на этот раз. Почти все модные романсы она уже играла у Давыдовых на прошлых званых вечерах, и все присутствовавшие в гостиной слышали их в ее исполнении не один раз. Конечно, они бы с удовольствием послушали их снова – Мария прекрасно играла на клавикордах, и именно поэтому ее усаживали за них на каждом вечере, – но ей хотелось порадовать своих родственников и знакомых чем-нибудь новым. Тем более что Иосиф Поджио, при котором она еще ни разу не музицировала, разговаривал о чем-то со своим братом и даже не посмотрел в сторону клавикордов.

Озорная мысль о том, чтобы привлечь его внимание хотя бы музыкой, раз уж ей не удается сделать это как-то по-другому, пришла к старшей из сестер Бороздиных неожиданно. Она поднесла руки к клавишам, несколько раз быстро сжала и разжала кулаки и, чтобы как следует размять пальцы, сыграла один несложный короткий этюд. Она играла чисто, и зазвучавшая в гостиной нехитрая мелодия заставила повернуться к клавикордам всех гостей и хозяев. Братья Поджио тоже посмотрели на нее, но Мария так и не поняла по их лицам, понравился им этюд или нет – на них так и застыло вежливое, но довольно безразличное выражение. Но это не обескуражило девушку. Она еще только начала играть, еще не исполнила ни одного серьезного произведения. Но сейчас она сыграет такую трогательную вещь, которая точно не оставит красавца Иосифа равнодушным!

Ее пальцы снова легли на клавиатуру, и зал заполнила новая мелодия, медленная и как будто бы нерешительная, но при этом очень четкая, размеренная. Больше всего она была похожа на чьи-то шаги – неторопливые и сперва как будто бы робкие, но чем дальше, тем более твердые. Словно кто-то шел к своей цели, сначала неуверенный в себе, а после уже точно знающий, что он идет именно туда, куда должен идти. И все слушатели молча, затаив дыхание, следили за этими шагами, ждали окончания, чтобы узнать, доберется созданный музыкой неизвестный герой до цели или нет, будет счастлив от того, что достиг ее, или разочаруется. Хотя в то же время никому из собравшихся в гостиной страшно не хотелось, чтобы мелодия заканчивалась, чтобы это торжественное движение вперед прекратилось…

Но путь героя все-таки подходил к концу. И он снова замедлил шаг, снова стал двигаться неуверенно, словно цель, которая все это время звала его к себе, вдруг показалась ему не такой привлекательной, как раньше. Он все-таки шел к ней, но шел как будто уже по привычке, просто потому, что дойти было нужно – ведь иначе оказалось бы, что весь его долгий путь был напрасным. Но, дойдя наконец до конца выбранной в начале пьесы дороги, он остановился в полном разочаровании и опустил руки. Цель оказалась совсем ему ненужной, и идти дальше было некуда…