Декабрь без Рождества - [94]

Обсуждать было нечего. Смущенно зардевшись, Каковский повертел оружие в руках, затем отложил на подоконник, сразу же о нем позабыв. Никто, впрочем, и не ждал, что вправду возьмет дешевую игрушку с собою.

Вдруг вновь сделалось шумно. Пущин, Бестужевы, сам Рылеев, Сутгоф, Арбузов — все целовались с Каховским.

Пущин был уже в шинели. Пора, пора было расходиться. Хоть несколько часов сна — перед большим делом.

Глава X

— Глядит уже с важностью настоящего монарха.

Булатов предложил Якубовичу заночевать у него. Отбыли незаметно. Тесный полумрак кузова и равномерная тряска успокаивали нервы Булатова, утомленные бурным многолюдством рылеевской квартиры. Вообще утомлялся он быстро. Состарившийся за полтора года после смерти жены, по-стариковски себя запустивший, Булатов сроду не занимался политикою в более счастливые свои годы. Близкие с тревогою подмечали в нем новую черту характера — радостную, какую-то ребяческую готовность подчиняться чужой воле, если была она сильна. Кто узнал бы в нем прежнего героя Бауцена! Рылеев, которого прежде он недолюбливал, при новой встрече очаровал его, увлек за собою, словно гамельнский крысолов своею дудочкой. Теперь же непонятные чувства Булатова перекинулись на Якубовича.

— Вы, стало быть, также в отпуску? — спросил Якубович вместо ответа.

— Отнюдь. — Булатов простодушно улыбнулся. — Отлучился самовольно из полка, он у меня в Керенске стоит, под Пензою. Прислали мне письмо, что уж надобно быть.

— Лихо!

— Да чего уж там. Коли дело выгорит — кто мне попеняет? Провалимся — все одно отвечать за все разом.

— И то верно.

— А давно ль вы состоите в сей партии?[32] — с надеждой, словно ожидая, что Якубович развеет тайные его тревоги, спросил Булатов.

— Нет, недавно!

— Знаете ли вы по крайней мере отечественную пользу сего заговора?

— Нет! — горячо воскликнул Якубович. Ему не было понятно, к чему Булатов клонит.

— Как велико число наших солдат?

— И того нет!

— Давно ль вы знакомы с этими людьми?

— Князя вижу во второй раз! Рылеева тоже хорошо не знаю.

Некоторое время ехали молча.

— Боюсь я, не обманывают ли нас, — с тоскою заговорил Булатов. — Рылеева я знаю с детских лет. В Первом кадетском корпусе были мы в одной роте.

— Да неужто? — Якубович расхохотался. — А как Кондрата мальчишки звали?

— Угадали, — засмеялся и Булатов. — Конечно, Рылом. И вот что я вам скажу как человеку благородному. Рыло был просто рожден для заварки каш, но сам всегда оставался в стороне. Сколько раз он дружбы кадет расстраивал! Интриговал, шустрил, противу меня сколько раз подбивал товарищей… Да, было… Я тогда от него в стороне держался, не любил. Теперь он вроде бы человек порядочный, однако ж шибко мягко стелет перед князем этим.

— Стелет, будто в постельничие к нему нанялся! — хохотнул Якубович.

— И план его не хорош. Я предлагал позавчера имеющееся у меня войско разделить на два отряда, так нет, он все по-своему гнет. Метит в Бонапарты, в императоры!

— И каково ваше мнение? Как нам теперь быть? Признаюсь, я решительно согласен с вами и Трубецкой мне глубоко неприятен.

— Утро вечера мудренее, — вздохнул Булатов. — Однако надлежит нам, людям благородным, добиться от них большего толку прежде, чем что-то начинать делать.[33]

Якубович сделался мрачен. Тяжелое лицо его, перетянутый черною повязкою лоб выглядели зловеще при слабых лучах заглядывавших в окна фонарей.

…В Зимнем дворце между тем сбился обыкновенный, по-деревенски немудреный распорядок дня. Спали только дети. Уже в час по полуночи Николай Павлович воротился с Государственного Совета и прошел в свои комнаты: мимо бело-золотых как венчальные свечи конногвардейцев (только красные овалы супервестов ярко выделялись в полумраке), что стояли во внутреннем карауле, мимо князя Александра Одоевского, что им командовал. Князь старательно отводил глаза: ужели и он — тоже? Нет, не может быть, и в списках заговорщиков его нет.

Никто отчего-то не удивился присутствию в офицерской комнате того, кого в ней в эту ночь и этот час вовсе не должно было быть: Платона Роскофа.

Все видели друг дружку почти насквозь, но ни черные, ни белые фигуры еще не покинули своих шахматных клеток.

Александра Федоровна, в бирюзовом капоте и блондовом чепце, торопливо поднялась мужу навстречу. В руке ее была Метьюринова книга «Мельмот-скиталец».

— Ну и как сия новинка, хороша? — Николай Павлович рассеянно поцеловал жену в лоб.

— Право, не знаю… — Звонкий голос молодой женщины звучал напряженно, в нем была странная старательность, как если бы девочка отвечала не вполне хорошо затверженный урок. — Немножко путано пишет. Одна история начинается, в ней другая, а в другой еще и третья. И очень мрачно.

— «Мне поручено попирать ногами и мять все цветы, расцветающие как на земле, так и в человеческой душе… все, что попадается на моем пути», — наугад раскрыв книгу, прочел Николай Павлович. — Да уж, невесело. Я тебя задержал, друг мой. Пора спать, давно уже пора.

— Что? О, да, конечно! — Александра Федоровна отложила толстый волюм на столик для чтения.

— Да, вот еще что… — Николай Павлович наконец решился. — Милая! Неизвестно, что ожидает нас. Обещай мне проявить мужество и, если придется умереть, умереть с честью.