Деформация - [16]

Мэтт коротко кивнул, поднимаясь со ступенек вслед за Ником. Они прошли небольшую улочку и преодолевая несколько ступеней за раз, поднялись на крышу пятиэтажного дома. По пути Ник высматривал и подбирал редкие пустые бутылки, молча вручая их Мэтту. На крыше, как он и предполагал, никого не было. Он аккуратно расставил стеклянные бутылки в ряд на парапете.

— Пользовался когда-нибудь огнестрельным оружием? — он снял с плеча автомат и передёрнул затвор.

— Почти нет, — Мэтт с интересом наблюдал за движениями рук. — Нам показывали такие автоматы, мы учились их разбирать. Пострелять так и не дали — патронов в центре почти нет.

— Что-ж, вот и попробуешь, — Ник снова сунул в зубы самокрутку, поджигая её небольшой горелкой.

Ещё подростком, он нашёл видавший виды автомат и разобрав с десяток раз, смог вдохнуть в него новую жизнь. Даже теперь, спустя годы, при желании патроны можно было всё ещё найти, но Ник старался стрелять как можно реже — в основном со всеми противниками справлялась коса, нож и один химический пистолет.

В огнестрельном оружии он находил красоту и силу, вызывающую необъяснимое наслаждение при стрельбе. Ему нравилась отдача в руке, звуки выстрелов и запах пороха, попадающего в нос, когда гильзы выбрасывает из стволового окна. Было в этом особое искусство, от которого по всему телу разбегалась волна холодящих, приятных мурашек. Иногда Нику казалось, что удовольствие от процесса убийства, как и выбора оружия — нечто неестественное, но он старался отогнать от себя эти мысли. В конце концов, он же «поехавший»…

— Можно, правда? — глаза Мэтта блеснули, и он протянул руки к автомату.

— Только пять выстрелов, не попадешь по бутылкам — больше не дам. И отдача довольно сильная для тебя, — Ник передал автомат Мэтту, помогая взять его поудобнее. — Я придержу за плечи, чтоб не улетел.

Мэтт кашлянул, вдохнув горький дым сигареты и улыбнулся. Напряжение отпустило, и он прицелился в первую бутылку. Промазал. Грохот выстрела разнёсся над вечерним Риверкостом, и Мэтт отшатнулся назад, придерживаемый крепкой хваткой Ника.

— Странное ощущение, — Мэтт опустил автомат потирая правое плечо. — Попробую ещё раз.

Вторая и третья бутылки разлетелись на осколки, поблёскивая в свете поднимающейся луны. На лице Мэтта отразилось ликование от такого успеха. Он повернул голову к Нику, будто спрашивая, можно ли продолжить.

— Давай, ещё два патрона. Я тебе не ходячий склад, у меня их тоже мало.

Мэтт промазал по одной бутылке и попал в пятую.

— Спасибо вам… Тебе! — передавая автомат обратно командиру, он улыбался, переводя дыхание.

— Надо возвращаться, — Ник закинул автомат на плечо. — А что-то хорошее тебе про меня сказали? — он зашагал по крыше в сторону лестницы.

— Ну, — Мэтт догнал его, — Алекс сказал, что ты в отличие от других командиров не бросаешь раненых. Почему? Ведь раненые — это обуза, нас так учили в Центре.

С одной стороны, он был прав — раненые сильно снижали мобильность и скорость отряда, антидоты и лекарства были роскошью, а запах крови привлекал диких животных. Бросить раненого умирать было рационально и выгодно, его мёртвое тело зачастую некому приносить. Да, бросить раненого удобней, чем спасать. Но всякий раз, видя кровь своих бойцов он вспоминал, что делали с ним командиры, когда Ник был таким же подростком, и все сомнения и рациональность развеивались. Он вытаскивал из отделения на разгрузке бинты и открывал тайник в прикладе, чтобы выбрать подходящее вещество для помощи. «Не вздумай сдохнуть, приказа не было!» — было его обычной фразой.

— Я в девятнадцать лет я стал командиром, — Ник слегка наклонился к невысокому парнишке и заглянул ему в лицо из-под падающих на глаза волос. — Знаешь, почему я не бросаю даже сильно раненых?

Мэтт пожал плечами. Ему всё равно пришлось поднимать взгляд на высокого командира.

— Потому, что сам прошел через дерьмо. Ты заметил мои ожоги, шрамы, видел мой ослепший глаз? Это всё наследие моих командиров, тех, кто хотел от меня избавиться и бросал вперёд, надеясь, что я своими кишками проложу дорогу в стычках с пиратами или животными. Но я так и не подох, хотя меня бросали в десятках километров от Риверкоста, с ожогами и кровоточащими ранами. У меня даже не было игл и ниток, чтобы зашить себя.

— Наверное, это очень страшно, — Мэтт ссутулился, опустив глаза.

— Ты знаешь, однажды меня бросили в километрах тридцати отсюда, мне было лет шестнадцать, примерно. Мы ошивались недалеко от одной резервации, не помню её названия. Нашли старое здание, это, кажется, был когда-то железнодорожный вокзал. И кто же туда пошел? Правильно — я, один. Это местечко облюбовали волки. Напали на меня, я еле отбился. Вышел наружу, весь в лохмотьях и крови, направился к своим. А командир такой: «да он же кони двинет сейчас, да ну его», и выстрелил. Я думал, что он решил меня прикончить с помощью «Милосердия», но у него по всей видимости была только третья категория… Ох, я вспомнил эти ощущения, когда недавно один ублюдок Надзиратель в меня шмальнул. Только тогда у меня не было антидота, к сожалению. Я корчился от боли, захлебываясь ливневой водой и грязью, потом потерял сознание. Я даже не помню, сколько дней я не ел, пил из луж и полз в Риверкост. Я остался жив, назло этим ублюдкам, научился сшивать раны самому себе, собирать оружие, искать воду там, где её быть не может… Когда стал командиром, решил — пока могу попытаться спасти кого-то, я буду это делать, — Ник замолчал, разогнув спину и потянувшись всем телом так, что захрустел позвоночник.