Деды и прадеды - [87]

* * *

Я проснулся утром с ощущением бесконечного счастья, которое бывает у шестилетних мужчин, прекрасно разбирающихся в радостях жизни, но ещё не познакомившихся лично с такими человеческого рода изобретениями, как школа, порядок и массовая глупость. Из дальней комнаты глухо бомкнули старинные французские часы, которые привёз из Кракова ещё мой прадед. Я любил считать эти удары. «Восемь, девять». Ого!

Я вскочил и побежал на цыпочках на кухню, подрагивая от предвкушения удивительностей нового дня. Ударив в забухшую дверь всем телом, я ворвался в маленькую кухоньку. Бабушки не было. Наверное, пошла на огород подкопать картошку. На углу стола, как всегда, стояла тарелочка, с которой навстречу мне уже смеялись и светились яркие, жёлто-оранжевые молодые морковки. Нет ничего слаще — встать утром и грызть сладкую, только что с грядки, молодую морковку!

Я взял железную кружку и зачерпнул ледяную колодезную воду, которая стояла в большом ведре возле стирального котла, вмурованного рядом с белоснежно выбеленной русской печью. Это было невероятно вкусно — пить малюсенькими глотками холодную воду притоптывать ножкой, смотреть в окно, где искрилось каплями росы весёлое украинское утро, рассматривать крестиком вышитого разноцветного кота, висевшего над кухонным столом, и ждать бабушку со спелой клубникой. Дедушка был на дежурстве. Он должен был прийти к полудню.

Пора было основательно подкрепиться. Я метнулся в спальню, барабаня пятками, набросил плюшевое покрывало на постель, надел шорты и прибежал назад на кухню — умываться. Вода в умывальнике была тёплой — бабушка положила прямо в воду сваренные «в мешочек» яйца. Я взял с подоконника жутко красивую импортную пасту «Колинос» (я считал, что таким образом научился читать уже и по-гречески) и с удовольствием долго возил щеткой по зубам, рассматривая такой красивый жёлтый тюбик с тёмно-зелёными буквами, так похожими на наши. Я ещё раз прочитал это название. «Ко-ли-нос». Это было что-то такое, как сказать, что такое… А впрочем, неважно. Я умылся тёплой водой, стараясь фыркать и плескаться, как дедушка.

Дедушка был мой герой.

Не было таких вещей, которых бы он мне не смастерил в своём сарае, где у него стоял большущий фанерный чёрный ящик, в котором лежал волшебный, невероятный, фантастический набор инструментов из самого Ленинграда. К моему восторгу, мне разрешалось брать все инструменты — клещи, стамески, отвёртки, напильники, ручную и лучковую пилы, точила, пассатижи, кусачки, круглогубцы, рубанки. И даже ручную дрель! Моя левая рука была вся покрыта белыми шрамами от неудачных попыток освоить всё это великолепие. На одном только указательном пальце был с десяток белых полосок, но дедушка научил меня самостоятельно бинтовать порезы, а бабушка научилась не пить сердечные капли при каждой моей «осечке».

Зато как они радовались, когда я проскакивал мимо них на огород, поднимая над головой сделанную из дощечек модель бомбардировщика, на крыльях которого крутились маленькие деревянные пропеллеры! У меня уже был свой настоящий нож — «микитка». Всамделишный складной нож, который можно было наточить до удивительной остроты. Этим «микиткой» я и наделал себе большинство порезов, выстругивая модели каравелл. Да, настоящих каравелл. Прошлым летом папа и мама приехали из Москвы в отпуск и привезли мне в подарок настоящий синий велосипед «Орлёнок» и огромную, синюю-синюю, как дедушкины глаза, книгу «Юные корабелы». Как же я её читал! Взахлёб, «словно глухую шапку надел», я ничего не видел и не слышал. Поэтому бабушке приходилось долго меня звать и упрашивать, чтобы я слезал со старой груши, которая росла перед домом.

На груше, среди шершавых толстых ветвей, где-то метрах в пяти над землёй, я устроил настоящее гнездо, штаб, настоящую индейскую хижину на манер тех, что вычитал у Купера и Кервуда. На полу лежала всамделишная коричневая медвежья шкура (вообще-то это был коричневый кролик, но я ещё не знал об этом), стены были сделаны из пограничной плащ-палатки, которую привез с Дальнего Востока папа. А ещё на полу лежали мои любимые книги — «Таинственный остров», «Двадцать тысяч лье под водой», «Последний из могикан», «Всадник без головы» и даже три невероятных тома «Что такое, кто такой».

И это великолепие ждало меня! А я тут ещё умываюсь!

Я быстро вытерся белым вафельным полотенцем, которое висело на крючке рядом с махровыми. Вообще-то мне, конечно же, хотелось вытираться пушистыми махровыми полотенцами, которые привезла мама из Москвы, но я с детства помнил рассказы о моем любимом Саше Суворове, как он с детства спал на сене и приучал себя к суровым будням военной жизни, как он турок бил и кричал отступающим солдатам: «Ребятушки, заманивай!», а потом скакал вперёд на коне, в генеральской одежде, размахивая шпагой. Ух ты! Поэтому — только вафельное полотенце для утренних умываний (махровые полотенца остались для вечерних купаний — это отдельное удовольствие).

Я снял крышку с тёплого умывальника, запустил руку и выловил на дне три тёплых яичка. Потом открыл дверцу специального отделения, которое дедушка устроил в русской печи. Там стояла большая зелёная кастрюля с крупной каменной солью. В печи соль всегда была сухой. Это было очень удобно и было предметом незаметной гордости бабушки и столь же незаметной зависти бабушкиных соседок. Я взял щепотку крупной сероватой соли и высыпал на блюдечко, на котором уже лежали два ломтя свежайшего, ароматнейшего, с хрустящей корочкой хлеба, который бабушка принесла рано утром. И они были уже намазаны сливочным маслом, как я любил! Мое настроение запузырилось, как любимый лимонад.