Деды и прадеды - [86]

Вдруг услышал я какой-то сдавленный стон, такой, как будто разворачивается скрытая, тугая, заржавелая, но убойная пружина, какое-то движение и — в следующий же миг — увидел я четыре запылённые подошвы, безвольно болтавшиеся в сантиметрах сорока от затёртого асфальта. Мои глаза поднялись, и я увидел, снизу вверх, двух этих приблатнённых, придушенно висящих на вытянутых вверх руках моего деда, который, схватив их за вороты рубашек особым, неодолимым приёмом, тряс ими с таким глухим мычанием, что толпа стала раздаваться, раздвигаться, кто-то и бегом побежал. Слишком было непривычно видеть такую лють, такую непрощающую готовность удавить, в лысоватом, среднего возраста дядьке, который ничем до того не выделялся и не мог запомниться в общей толпе.

Не помню, сколько продолжалось это страшное, упоительное зрелище, но когда эти двое висельников уже захрипели и руки их перестали цепляться за вздувшиеся жилами дедовы руки, то к деду бросились мужики, вырвавшиеся из змеино-цепких рук своих жён. Всё происходило в одночасье: водила давил с перепугу на сигнал и тормоз одновременно, нарастал женский визг, заглушая вскипевшую брань парней, выхватывавших синих, почти задушенных дураков из рук моего деда; потеряв свой наглый гонор, эти двое уже обречённо, всхрипывающе, инстинктивно всхлипывали, осознавая близость облегчающего душу жестокого избиения, всё гудело и кружилось, клокотало, как может клокотать только неожиданно осмелевшая толпа простых людей, обнаруживших возможность осмелеть во всю свою задавленную силу.

Позже мы сидели в урчащем, пахнувшем бензином автобусе, я — возле окна, деда — рядом, приткнув нашу сумку под ноги. У нас были лучшие места, и люди, набившиеся в автобус, с узлами на головах сидящих, тепло и по-домашнему мне улыбались, говорили какие-то шутливые прибаутки, быстро скользя взглядами по серому лицу моего деда, а деда сидел рядом, устало опустив большие руки, такие ещё недавно неожиданно страшные, а сейчас, как прежде, домашние и натруженные. Он взял под язык таблетку валидола и только вздыхал тихо, о чём-то невпопад отвечал на слова мужиков, висящих в проходе, вспоминавших его силу. Его синие-синие глаза темнели и смотрели в окно, долго-долго, невидящие, о чём-то далеком вспоминавшие. Вдруг, видимо вспомнив этих двоих, так взорвавших его спрятанную силу, увидел их снова висящих в небе, лукаво и немного извиняясь, улыбнулся и сказал: вот ведь «космонавты»…

Глава 17 Орден Ленина

Как-то раз, в благословенном 1976 году, моя двоюродная бабушка получила орден Ленина.

Поскольку это награждение за ударные надои совпало с не менее ударной датой её сорокалетия, вся родня Вари Завальской была извещена самым простым и надёжным способом.

Не успела ещё вся живность в округе досмотреть самые сладкие предутренние сны, как Варя была у автопарка. Там она взяла честное слово у водителей утренней смены, и верные гонцы, кто улыбаясь, а кто и кряхтя, вспоминали внушения по поводу секретности поручения. Что-что, а крутой нрав заведующей Дарьевской молочной фермы они знали не понаслышке, а если ещё учесть, что, кроме характера, непререкаемого авторитета, приятных мужскому глазу форм и увесистого кулака, Варя Завальская обладала невероятно острым языком, то не было такого ослушника, который рискнул бы получить до гробовой доски какое-нибудь особенно обидное прозвище. Как вы понимаете, в тех краях для мужской репутации такая угроза была пострашнее осадной мортиры.

Вдобавок ко всему пузатые двухлитровые банки отборной сметаны, которыми Варя подкрепила свои поручения, радовали глаз каждого истинного малоросса. А таким истинным малороссом становится любой водитель (впрочем, как и газовщик, комбайнёр, парикмахер, агроном или сам председатель колхоза), знакомый со вкусом пышущих паром вареников с вишнями, да ещё в сметане, да со свежим мёдом. Поэтому, предвкушая вечерние вареники, водилы исполнили поручения с военной точностью.

К восьми утра в Дарьевке, Торжевке, Липовке, Зозулихе, Подгребельном, Мироновке, во всех трёх Калиновках и самом Топорове многочисленная родня Вари перешла на осадное положение.

Матриархат железной рукой пресёк всё ворчание разбуженных мужей, братьев и сыновей и отправил мужчин в многочисленные магазины и сельпо с поручениями и списками. А глаза их прабабушек, бабушек, жён, сестёр, дочек, внучек и даже правнучек загорелись тем особенным пламенем, с которым ни один здравомыслящий потомок Адама никогда не станет спорить.

Как опытные моряки при виде садящихся на воду чаек предвещают жестокий шторм, так и всё мужское племя поняло — быть Великому Застолью, «ни шагу назад», пленных брать не будут, дезертиры будут преданы вечной анафеме и отлучению от мягкой постели, застольной чарки и шматочка сала, поданного любящей рукой, что было совсем уж немыслимо.

В то прекрасное время я жил у моих бабушки и дедушки. Мне было шесть лет. Бабушку звали бабушка Тася. Бабушка Тася Завальская. А тётя Варя Завальская, которая и устроила эту радостную круговерть во всей родне, доводилась бабушке Тасе двоюродной сестрой. Поэтому я и оказался свидетелем этих событий.