Деды и прадеды - [50]

…Вдали от городов тела и души рано развиваются, раньше взрослеют, но чаще сохраняют целостность и целомудрие — в отличие от расщепляющихся и суетящихся скопищ, наполненных мыльными пузырями истерических истин. Круговорот рождений, развития и смертей в деревне не является раздёрганной тайной. Наоборот, это часть жизни, жизни на виду, когда каждая жизнь наперечёт.

Такая жизнь не разорвана тупыми обломками домов, жующих небо над головами человеческих муравьев. Бескрайнее небо, в ночной бесконечности, в головокружительной полуденной синеве, в слезах дождей или в седине снежных вихрей, занавешивающих край земли, — это небо не прячется, наоборот, возвращает человеку свой размер перед лицом Бога.

Так и выросла Лариса — быстрая, яркая, доверчивая, но не дурочка, смешливая, но не злюка, сознающая свою привлекательность, свою красоту, но без ярлыков и ценников. И кавалеры превращались в друзей, друзья становились братьями. Лишь сестра у Ларисы была только родная. Подружек не было.

Несколько раз вспыхивало Лоркино сердце навстречу ласке и участию нового ухажера, но почему-то быстро закрывалось, почувствовав какую-то нелепицу. Один раз она стремительно засобиралась замуж, но… Но скоропостижная помощь вовремя подсуетившихся подружек очень быстро помогла узнать о расчётливости её нового друга. Этого было достаточно. Выгоды и расчёты ничего для неё не значили.

Так и выросла Лорка среди мальчишек. Мальчишки стали мужчинами. Кого она ждала — она и сама не знала. И прощала слёзы ребятам, которым решительно отказывала, и по-доброму утешала. Несколько раз постаревшая мама пыталась надавить на неё, но все охи и ахи, все увещевания, как пыль, сметались Лоркиным весёлым смехом и быстрыми поцелуями в седой висок…

Она засматривалась на лежащего без сознания большого бородатого мельника, не отдавая себе отчёта в том, что движения её руки, стиравшей липкий пот со лба Яна, больше похожи на ласку, чем на дежурную заботу.

Лорка стала молчаливой и задумчивой.

Девчонки, несмотря на всю тяжесть ночных дежурств, помощи на операциях и всех бесчисленных дел, которые нужно было делать каждый день, заметили, конечно, перемену в настроении подруги. Но, как ни чесались языки обсудить с Лоркой это приключение, они сдерживались. Возможно, сдерживались ещё и потому, что почувствовали что-то серьёзное.

Женщины всегда лучше слышат тихие шаги судьбы.

* * *

Лорка так подстроила, чтобы не быть рядом, когда мельник придёт в себя. Она ничего ему так и не сказала. И мельник не узнал, кто его выхаживал.

Ну не могла она себе представить — что делать и что говорить, если он увидит её рядом! Сколько раз она думала об этой минуте… Господи! Сколько слов было вышептано, сколько признаний сказано… Несколько раз она думала, что он её слышит, и в те ночи кляла себя за неосторожность.

Снова услышать слова брани?! Она себе это даже представить не могла.

Кроме того, она прекрасно понимала всю безнадёжность своего положения — влюбиться в женатого мужчину в полтора раза себя старше.

И ещё эта противная мельничиха…

Каким бы ни было большим село, скрыть в нём сколько-нибудь заметное происшествие нереально. А старые люди, заполняющие остаток ускользающей жизни интересом к судьбам тех, кто уже ушёл или уйдёт позже них, конечно же, знали всё и обо всех. И, как всякие талантливые летописцы, дополнили рассказы о мельнике удивительно красочной отсебятиной, подобной искусным заглавным буквам или миниатюрам на полях истрёпанных книг.

Лорка, вынужденная отвечать на расспросы о так счастливо спасённом мельнике, уже не спешила прекратить досужие разговоры встречвших её соседушек и знакомых, напротив, она очень осторожно слушала и, рассказывая незначительные подробности из жизни больнички, будто забрасывая наживку, терпеливо ждала и выуживала из головокружительных водоворотов стариковской болтовни блестящие рыбки сведений о Яне.

Завершив изнурительный день и оставшись наедине со своими мыслями, она перебирала свой дневной улов, складывая мозаику жизни чужого человека.

Чужого…

Когда она беззвучно лежала без сна, ночные кошки сомнений расцарапывали её грудь и цеплялись за что-то под самой грудиной, выжимая дыхание. И каждый день эти царапины и дыры заживали рубцами таких привычных слов забвения. Эти злые слова были просты, понятны и обманчивы, как румянец на щеках покойника, наведённый чересчур старательным ретушёром. Они мутным, тяжёлым, скользким илом залепляли родники её надежды, но естественная правдивость всякий раз смывала наносную грязь прочь. Лорка старалась оторвать себя от мысли о Белевском, старалась найти в нём что-то злое и плохое, но не верила самой себе.

Со временем она уговорила себя не думать о мельнике. Как сапёры пишут «Мины!», так и она провела в своей памяти круг, которым обозначила границу, куда ей нельзя заходить. Это было минное поле её любви.

И это поле ждало своего часа.

* * *

Естественно, что после того, как грозовые тучи освобождения покатились дальше на запад, грохоча и сверкая вспышками, последовал упреждающий донос на Грушевского и его медсестричек. Тут бы им всем и познакомиться с несовершенством своих представлений о пределах человеческой мерзости, но, к их общей удаче, на Грушевского из Киева быстро поспели какие-то особые материалы, чему особенно содействовал Белевский.