Деды и прадеды - [40]
— Васька, пообещай!
— Что?
— Васька! Пообещай, что ты будешь такие цветы дарить только мне!
— Тася. Родненькая! — только и смог выдохнуть он, но его шею уже обхватили тонкие, сильные руки, и горячий поцелуй обжёг его губы.
И счастье терлось об их ноги пушистым котёнком.
Вы думаете, это всё?
«А при чем тут говорящая жаба?» — спросите вы.
Расскажу не торопите меня.
Через двадцать два года повстречала Тася в Топоровской школе коллегу из Липовки. Они пообщались на семинаре педагогов начальной школы, да и выдала новая знакомая, что знала она Тасиного мужа, Васю, очень даже хорошо, что когда-то, давным-давно, был он частым гостем в Липовке, что навещал он постоянно её соседку, старую бабку Христину.
Тася не подала виду, но вечером Васе было не продохнуть.
В конце концов он сдался и, опустив голову, стал рассказывать.
Что тогда, далёким летом 45-го, не мог он выдержать без неё, что её грусть и невозможность что-либо сделать рвала на части сердце, что младшие сестрёнки донесли о его тоске Ульяне, что сердилась та и ругала сына на чём свет стоит, даже побить хотела, ухват взяла…
Он поднял глаза, и Тася опять увидела подзабытый луч синих-синих смеющихся глаз.
Запер он тогда Ульяну в погреб и держал два дня, пока мама не пообещала ему помочь. Потом пошла Ульяна в Липовку к двоюродной тётке Христине, договорились они штуку учинить, да такую, чтобы пронять Завальских до жути, и вызвали из Осиновки Петю, да повелели тому не возвращаться, пока не найдет в камышах Толоки такую большую жабу, какую только сможет найти, а если жаба будет недостаточно большой, так чтобы и не думал возвращаться, и Петя полдня сидел в болоте и передушил половину топоровских жаб, пока не принес такую зверюгу, что от ужаса заскулили и спрятались дворовые собаки, и они с Петей и с жабой в ведёрке выслеживали Тасю возле колодца целую неделю, и Вася, как на фронте, в темноте, по-пластунски проскользнул, положил жабу в Тасино ведро, и что перед тем тётка Христина, как бы случайно, встретила бабку Терезу Завальскую, да заморочила той голову рассказами о жабах, заклятьях и знамениях, и потом рассказала прибежавшей Тоне, что избавиться от заклятья можно, только выбросив жабу на перекрестье дорог у кладбища, что если что услышат голос какой, так тому и быть, значит, судьба такая, и сидели Вася с Петей в темноте, в траве у кладбища, и всё случилось, как и было спланировано старшими, и гудели и рычали они за ту проклятущую жабу, и видели, как с писком убегали Тоня и Тася. И что потом, после того, как всё благополучно закончилось свадьбой, намертво молчали о том предприятии, и что он тайком от Таси ходил в Липовку и копал колодец, погреб, крыл крышу и чинил всё в хозяйстве старой бабки Христины, известной всей округе своими невероятными делами.
Да и как он мог по-другому поступить?
Ведь он любил Христину — свою двоюродную бабушку…
Глава 9
Мельник и курва
Конечно, эту главу было бы правильнее назвать «Мельник, курва и черти». Черти — это интересно. Это то, что существует за гранью веры и неверия и так приятно щекочет любопытство. Но я подумал, что расписывать всю бесовщину, которая так занимала умы нескольких поколений топоровцев, будет нечестно по отношению к героям.
Возможно, мне не захочется с ними расставаться. Как в детстве, когда разлуки коротки, а встречи так радостны…
Детство я провёл у бабушки Таси в Топорове. И очень любил время ранней клубники. Я тогда удирал на огород и, думая, что меня никто не видит, осторожно поднимал нежные листья, с которых стекали быстрые, крупные капли росы. Я высматривал, не зарозовели ли бочки у твёрдых зеленоватых или уже кремовых, согретых солнцем ягод. И не найдя хоть сколь-нибудь поспевшие ягоды, разочарованно возвращался домой. Я сначала шёл медленно, всем видом выражая безразличие, но потом ветер шевелил волосы на затылке, и, привычно айкнув от накатывавшего страха, я припускал бегом.
Я боялся бабу Грибаниху.
Конечно, я надеялся, что Грибанихи, которая живёт в трубе старой котельной на краю Топорова, на свете не было и нет, но в свои пять лет был так впечатлён бабушкиной сказкой о том, что Грибаниха забирает заблудившихся детей в высоченную трубу котельни, что всякий раз, когда тайком ходил на огород, невольно озирался — не летит ли баба в стучащей ступе…
Только много позже я узнал, что бабушка Тася ничего особенно не сочинила, просто она переиначила для любимого внука кусочек из старой легенды о чертях, поселившихся после войны на восточной окраине Топорова.
А я запомнил.
Всем известен удивительный бальзамический линимент доктора Грушевского. В наше время даже маленькие дети, которые, как известно, боятся полезных, но жгучих или вонючих мазей, с удовольствием подставляют шеи, спины и лодыжки для того, чтобы им помазали места ушибов или растяжений ароматной мазью, так живо напоминающей цветущий сад, мёдом сочащийся луг и всё великолепие нашей природы в полном цвету.
Доктор Грушевский, молодой петербургский хирург ещё старой выучки, прославился тем, что в перерывах между сложнейшими операциями очень удачно оказывал особо деликатные услуги одной особе, занимавшей важное положение в главной фамилии государства Российского, — о том любили рассказывать анекдоты в утончённых салонах имперской столицы.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.