Дедушка, не спи! - [15]

Стоит добавить, что писарю мой дед доверял ключи от канцелярии. А так как в канцелярии находились ключи от всех дверей, расположенных на нашем этаже, писарь имел над ротой мнимую власть. К счастью, он ей не пользовался и не имел привычки оставаться в казарме после обеденного построения.

— Рома сказал, что Юра во-время из к-кубрика смылся. Бах был очень зол, — продолжил Миша.

— А кто их расписывал?

— Писарь. Серега принес книгу. Там Бах увидел что их фамилии в списке, а Юры нет и понеслась… Началось что-то вроде нашего разбора. Помнишь, как Олег мне припечатал?!

— Еще бы!

— Бах т-так же Рому чуть не припечатал. Считай ни за что!

Я знал, что Саня Бахматов, вопреки своему горячему нраву, никогда не занимался рукоприкладством в роте. В его голове еще имелся стоп-кран, срабатывающий перед тем, как правообладатель выходил на опасный путь. Бах, в отличие от Олега, понимал, что за драку его могли выгнать из казармы. А так как он являлся иногородним, для него это имело большое значение. Рому он только запугивал. Психологического давления хватало, чтобы парень следил за кубриком, делился едой, и всячески показывал свое уважение товарищам.

— Юра до сих пор не появлялся. Интересно, что он скажет им завтра? — Миша отложил учебник и задумался. — Как думаешь, твой дедушка сказал что-нибудь Олегу п-после того случая?

— Сказать может и сказал, но сделать ничего не сделал.

— А ты бы что сделал?

— Таким отморозкам одна дорога — в армию. Я бы накатал на него рапорт и отчислил. Но дедушка так не поступит…

— П-почему?

— Он любит воспитывать. И его воспитание отличается от того воспитания, что дают нам папы и мамы. Я это давно понял. Дедушкино воспитание — это испытание силы воли. Вытерпишь его издевательства, значит, способен жить в этом мире, не вытерпишь, значит…

— …не способен… — договорил Миша. — Вытерпел — способен, не вытерпел — не способен. Как просто!

— Не думай об этом.

Но Миша не хотел заканчивать разговор. Он смотрел на меня, словно впервые увидел олицетворение правды. Такими глазами приговорённые к смертной казни смотрят на толпу зевак. Они не видят перед собой людей. Вместо людей вокруг только тени бездыханно колышущихся тел. Молчание продолжалось некоторое время, после чего Миша спросил:

— Ты слышал историю о мальчике, который спрыгнул с крыши нашего корпуса?

Я привстал. Миша сидел на стуле, отсвет лампы падал ему на лицо, и его щёки словно горели. Если бы не тьма за окном, я бы подумал, что на нём отражается закат.

— О каком мальчике?

— Это случилось в двухтысячном году. Никто т-точно не знает, что с ним произошло. Говорят, что он был из неблагополучной семьи.

— Первый раз слышу?

— Его отец… — Миша пересел на кровать Игоря. — Служил на подводной лодке «Курск».

Я помнил судьбу, постигшую «Курск» на первых учениях моряков. Когда случилась трагедия, мама не выключала телевизор до позднего вечера. Мы смотрели только один канал. «РТР». Остальное телевидение для нас не существовало.

— Он не вернулся из рейса, — Миша потянулся к лампе и придавил колпак к столу. Свет в кубрике померк.

— Кто тебе рассказал?

— У меня есть друг из роты судоводителей. Его брат учился с тем мальчиком в одной группе.

— Он сказал что-то ещё?

— Он с-сказал… эту историю лучше не распространять, потому что к-каждый, кто услышит, рассказывает её со своими подробностями. Я тоже считаю, что это нехорошо. Но я рассказал про него тебе не поэтому.

В тот момент я еще не заметил, как сдвинулся лед на реке, называемой судьбой. Я воспринял эту историю, как необратимое представление жизни другого человека, которая никогда и ни при каких обстоятельствах не коснется нас самих. В ней не было ничего удивительного. Просто один парень пошатнулся на очередном испытании и упал. А потом его подняли. Мертвого. Мало ли таких?

Но я в очередной раз ошибся.

— Tот мальчик приснился мне вчера ночью, — Миша наклонился ко мне, и от его шепота я покрылся гусиной кожей. — Мы стояли на парапете и смотрели вниз, на асфальт.

Он опустил голову, словно высматривая под кроватью частицы асфальта, увиденного во сне.

— Что было потом?

— Он сказал мне… — тут Миша замкнуся.

Он поднял на меня глаза, и я рассмотрел испуг, вобравший в себя слишком много действительности. Я понял, что Миша запомнил его слова, хотя сокрытое во сне, как правило, навсегда остается во сне. И я решил, что те слова оказали на него не менее тяжкое веяние, нежели то, какое оказывает на нас командир роты.

— Он сказал, чтобы я сделал так же… — выговорил Миша, и я прочитал в нем: «К чему все это?»

Уже тогда я заметил одну яркую особенность. Миша пытался найти ответы на свои вопросы с таким упорством, словно искал в реке золото. Если оступался, он глубоко осознавал каждую из своих ошибок. Раны от них уродовали его душу. Происходило это медленно и бесповоротно. Cилы его не восстанавливались и уходили, как газ из выхлопной трубы. В тот вечер, я впервые поймал себя на мысли, что Миша будто бы искал путь, как общаться с мертвыми. Это была его идея, очередной вопрос и очередная задача.

— Мы смотрели вниз на асфальт, и он сказал, чтобы я сделал шаг.

Я молчал.

— Я точно помню его слова. Он сказал: «Вперед! Ты должен!».