Дедушка и музыка - [3]

— Мне ясен смысл вашего плевка, — спокойно сказал я и открыл калитку.

Вечером дедушка сказал мне:

— Спать будешь на сеновале.

— Мне все равно, где спать, — вежливо ответил я, дав себе слово не перечить дедушке в таких маловажных для человека вопросах, как сон и еда. Если, конечно, и он не будет покушаться на мои опыты и мысли.

А спать на сеновале оказалось лучше, чем в кровати. Я забирался по лестнице, нырял в пахучую темень и, устроившись поудобней, смотрел, как в щелях между досок постепенно темнеет небо, и так сладко было засыпать, чувствуя под щекой шуршанье заблудившегося в сене жучка…

Утром лучи солнца били сквозь щель, и я, как под дождь, подставлял под них ладони. Лучи тепло плескались в ладонях вместе с высвеченными пылинками, и казалось: я ощущаю вес света…

4

Два дня до отъезда отца он и дедушка заменяли старую дранку на крыше новой, ставили какие-то пасынки и ходили в гости. Меня они не брали с собой. Наверно, дедушка стеснялся показывать знакомым «такого внука».

Я был только рад этому. Не теряя времени, выбрал место в огороде, половину гороха посадил слева от забора, а половину справа, так, чтобы одни стебельки слушали только джазовую музыку, а другие «серьезную», как говорил отец. Потом от розетки в доме протянул провода, уложил их в вырытый желобок и присыпал землей.

Отец перед отъездом сказал мне:

— Ты набирайся сил и смотри вокруг. Тут же красота. Яблони цветут… Слышишь, как пичуги заливаются? Сколько колен выдают! А изба? Она же красавица.

— Давай договоримся раз навсегда, — сказал я, — для тебя одно красота, а для меня — другое. И яблоня с пчелами, хотя бы и в бело-розовых цветах, не является для меня информацией. Зачем мне ее держать в памяти? Или пичуги? Мне нравится, когда приемник свистит при настройке. Или изба… Скоро орбитальные станции будут летать в космос, а ты: «изба, изба».

Отец растерянно, словно извиняясь за меня перед дедушкой, развел руками. Мы попрощались, и он уехал на станцию на попутной машине.

5

Утром меня разбудил соседский петух. Он так громко и отчаянно кукарекал, как будто злился, что кто-то еще не встал по его первому сигналу.

Я оделся и слез с сеновала.

— Долго раскачиваешься, — сказал дедушка, пряча в сарай умывальник.

— Доброе утро, — ответил я.

— Разувайся, — сказал дедушка, — босиком будешь ходить.

— Но ботинки же изобрели для того, чтобы…

— Быстро, — перебил меня дедушка. — Куртку тоже снимай.

Я снял ботинки и куртку и, переминаясь с ноги на ногу, потому что земля была холодной, смотрел на дедушку. И он смотрел на меня, потом взял за руку и поставил затылком к стенке сарая.

— И не шевелись! — дедушка послюнявил карандаш и сделал на бревне над моей головой заметку. — Бери мыло. Пошли на пруд.

— Вы, кажется, собираетесь ставить на мне опыты? — спросил я за калиткой.

— Говори мне «ты».

— Хорошо. Я подчиняюсь. Но и ты мне не мешай проводить опыты.

Дедушка шел не спеша, тоже босиком, но мне приходилось бежать за ним, стараясь осторожно касаться ступнями холодной земли и колючих травинок.

У меня мурашки забегали по коже от одного только вида пруда. Над зеленой водой стоял туман, и было в ней что-то жуткое и таинственное.

Дедушка уже разделся, а я, задохнувшись от возмущения, хотел крикнуть:

«Вы не имеете права насильно меня купать! Я это ненавижу и не умею плавать!»

Но дедушка сказал:

— Окунайся, а то окачу!

Я, стуча зубами, зажмурился и окунулся, а дедушка нырнул. Вынырнул он далеко от берега и поплыл ко мне. Я забарахтался, чтобы согреться, и вправду согрелся. Только сердце у меня колотилось от страха, когда водоросли противно обвивали ноги и, казалось, вот-вот затянут на дно.

— Теперь ложись на песок, — сказал дедушка.

Я лег. Дедушка намылил меня, обмазал влажным мягким песком и стал натирать с ног до головы.

— Вот так, с наждачком, — приговаривал он. — В этом пруду купались твои прадеды и натирались этим песком и жили по сто лет. И мне уже восьмой десяток пошел, а я все бегаю. Я из тебя сделаю человека. Вот так. Чтоб на нас стал похож и дело делал, а не по врачам ходил… больно небось?

— Жарко! — сказал я, охнув.

— Окунайся и пошли, — дедушка хлопнул меня по спине.

Я окунулся, но мне все еще было жарко, и пока мы шли обратно, все мое тело горело.

6

Когда мы позавтракали, дедушка сказал:

— А теперь пойдем на работу. Плотничать будем. Красавицу подновлять.

— Ну, уж нет, — заявил я вежливо и твердо. — Я не хочу подновлять никакую красавицу. Ты можешь натирать меня песком и бросать в холодный пруд и заставлять есть лук и даже укроп, а опыты я буду проводить. Для этого и приехал.

И я рассказал дедушке, в чем заключались мои опыты.

— Значит, ты целыми днями музыку собираешься слушать? — спросил он.

— Не я буду слушать, а горох.

— Так… так, — дедушка вздохнул. — Все равно поработать тебе придется. Вот дровишек наруби.

— Я же не умею, — сказал я.

— Вот и научись. И по воду сходи. И со стола убери. Как же это тебя учат? Одним наукам? А лес любить не учат? — Дедушка с удивлением смотрел на меня.

— Мы проходили деревья по ботанике, — сказал я.

— Эхе-хе, ты и историю проходишь?

— Прохожу, — сказал я, не понимая, зачем дедушка спрашивает об этом.