Дедейме - [4]
Пока женщины готовили еду, отец семейства играл в нарды со вторым сыном, круглым и усатым Борисом, а другие мужчины, кто стоя, кто сидя, наблюдали за партией. Завидев приближающихся с чаем женщин, мужчины – отец, трое сыновей и зять – отложили нарды и расселись по своим местам. Не хватало только старшего сына Довида.
На кухне уже собралось много народу. Две другие дочери Ханны, Рая и Зоя, резали мясо и крутили фарш, а невестки (обеих звали Галями и для удобства их пронумеровали: жену Бориса называли Галей номер один, или «Галей большой» за ее высокий рост, а жену Залмона – Галей номер два, или «Галей маленькой») делали курзе[7]. Взяв еще один стакан чая, Шекер вернулась к мужскому столу. Мужчины вовсю работали вилками.
– А сахара не бывает? – жуя кусок индейки, спросил Борис.
– Папа, а Довид когда придет? – спросил кто-то еще.
– Сейчас принесу сахар, – ответила Шекер, пытаясь задержаться, чтобы услышать ответ отца на мучивший ее вопрос.
Довид был первенцем Натана и Ханны, самым успешным и талантливым из сыновей, но и самым строптивым. Он требовал особого отношения со стороны родителей, не желая мириться с тем, что они могут отдать предпочтение в каком бы то ни было вопросе другому сыну. Год назад он ушел, демонстративно хлопнув дверью, потому что не согласился с решением матери. Имя «Ханна» должно было перейти в семью одного из сыновей, Довида или Бориса, по решению матери. Мать делала намеки то Довиду, то Борису о том, что отдаст имя именно ему, но долго не определялась в предпочтениях. Каждый был уверен в том, что именно он сможет назвать внучку именем матери – Ханна.
На прошлый Новый год братья подвыпили. Тогда Довид, позвав Шекер к себе и приобняв, сказал:
– Когда замуж выйдешь, смотри, первой девочку чтобы родила, поняла? Первой у тебя должна быть Ханна!
Борис отреагировал незамедлительно.
– А почему ты решил, что имя матери будет у тебя? – спросил он. – У Аркаши родится дочь, мы ее и назовем Ханна. Все должно быть по справедливости. Тебе дали имя бабушки, а мне полагается Ханна! Так, мама? – Борис посмотрел на мать в надежде на поддержку.
– Почему это Аркаша?! Он же еще маленький, под стол ходит. А Шекер уже вон, девушка, скоро замуж будем отдавать!
Ханна пыталась урезонить братьев, но пожар было не потушить. Спор разыгрался нешуточный. Начав со словесной перепалки, они, мигом растеряв братские чувства и позабыв все слова о дружбе, внушаемые родителями с ранних лет, затеяли драку. Разнимали всей семьей. Каждый боролся за имя матери для еще не родившегося дитя, как будто речь шла о жизни и смерти. Это было больше, чем имя. Тот, кто получал право назвать ребенка именем родителя, пользовался особым расположением. Своей тактикой двойной дипломатии мать обнадежила обоих братьев, но в тот день вопрос принял неприятный и неожиданный оборот. И Ханна решила поставить точку в этом вопросе. Злясь на Довида за затеянный спор, она сказала:
– Довид, хватит! У тебя уже есть Шекер, Ханна будет у Бори!
Эти слова прозвучали для Довида приговором, и он ушел, шарахнув дверью так, что посыпалась побелка. Шекер осталась стоять в растерянности. Она почувствовала такое щемящее одиночество, как никогда прежде. Довид ушел, даже не взглянув на нее. Это она во всем виновата! Зачем она подошла, зачем мелькала перед глазами? Сидела бы на кухне с другими детьми, ничего бы не произошло. Шекер хотелось бежать, бежать без остановки. Плакать было нельзя, и она застыла со стеклянными глазами.
– Ты чего с такой кислой миной стоишь? – заметив ее, сказал отец. – Иди, догоняй, убирайся с глаз моих, чтобы я тебя больше не видел! Весь праздник испортила.
Тетя Эрке тогда отвела ее подальше с глаз Натана, прижала к себе и сказала три слова: «Все будет хорошо», – а потом добавила: «Они обязательно помирятся». Но Шекер это не успокоило, она-то знала, что ссора может длиться годами.
И действительно, примирение наступило не скоро. Целый год она не видела Довида. О нем в семье не упоминали, как будто его никогда и не было. Все неожиданно изменилось две недели назад. Шекер уже засыпала, когда ее разбудили мужские голоса, доносившиеся откуда-то с улицы. Отодвинув занавеску, она увидела, что в саду стоят Натан с Довидом и спорят.
Она не слышала их разговора, но по жестам поняла, что Довид о чем-то просил отца, пытался обнять, а тот отталкивал его и показывал на калитку. Внезапно Довид тяжелым камнем упал перед отцом на колени. Отец сказал что-то, похлопал Довида по плечу и жестом велел ему встать. Довид послушно встал. Мужчины прошли к выходу из сада мимо ее окон. Она задернула занавеску и уткнулась лицом в подушку. Ее потряс образ стоящего перед отцом, как перед Господом Богом, Довида. Картинка не выходила из головы, в ту ночь она так и не смогла уснуть. Наутро, едва заслышав шум, она вышла из своей комнаты, надеясь, что мать прояснит ситуацию. По лицу Ханны было видно, что и она практически не сомкнула глаз.
– Мама, у тебя усталый вид, – начала Шекер издалека.
– Да, не спала совсем. Дети мои разве дадут мне спать?
– Что-то случилось?
– Заходил вчера Довид, с отцом говорил. На день рождения его хочет прийти.
«– Моя мама и красивая, и умная, и успешная. У нее было столько возможностей выйти замуж во второй раз! Но она этого не сделала, понимаешь, не сделала! Она не хотела, чтобы кто-нибудь, не дай бог, меня обидел. Моя мама из-за меня принесла свою жизнь в жертву, а я…Дарина посмотрела на сидящего напротив мужа и опустила голову. Антон кивнул и взял ее за руку, но Дарина тут же руку высвободила…».
«У Конрада Фольксманна, молодого человека тридцати шести лет от роду, в отличие от большинства его сверстников, была цель – стать канцлером Германии. Он уже не помнил, когда ему впервые захотелось этого: то ли когда он прочёл биографию Конрада Адэнауэра и захотел стать похожим на него; то ли когда он вместе с матерью вышел на уличную демонстрацию и, скандируя лозунги за объединение обеих Германий, прошёл насквозь их тихий городок Альтенбург, что к востоку от Лейпцига; то ли когда всего через несколько дней после демонстрации, в которой и он принимал участие, рухнула Берлинская стена, и он осознал, что и он может влиять на политическую жизнь страны…».
Триптих знаменитого сербского писателя Милорада Павича (1929–2009) – это перекрестки встреч Мужчины и Женщины, научившихся за века сочинять престранные любовные послания. Их они умеют передавать разными способами, так что порой циркуль скажет больше, чем текст признания. Ведь как бы ни искривлялось Время и как бы ни сопротивлялось Пространство, Любовь умеет их одолевать.
Книга о жизни, о соединенности и разобщенности: просто о жизни. Москву и Таллинн соединяет только один поезд. Женственность Москвы неоспорима, но Таллинн – это импозантный иностранец. Герои и персонажи живут в существовании и ощущении образа этого некоего реального и странного поезда, где смешиваются судьбы, казалось бы, случайных попутчиков или тех, кто кажется знакомым или родным, но стрелки сходятся или разъединяются, и никогда не знаешь заранее, что произойдет на следующем полустанке, кто окажется рядом с тобой на соседней полке, кто разделит твои желания и принципы, разбередит душу или наступит в нее не совсем чистыми ногами.
На пути к мечте герой преодолевает пять континентов: обучается в джунглях, выживает в Африке, влюбляется в Бразилии. И повсюду его преследует пугающий демон. Книга написана в традициях магического реализма, ломая ощущение времени. Эта история вдохновляет на приключения и побуждает верить в себя.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Вторая часть романа "Мне бы в небо" посвящена возвращению домой. Аврора, после встречи с людьми, живущими на берегу моря и занявшими в её сердце особенный уголок, возвращается туда, где "не видно звёзд", в большой город В.. Там главную героиню ждёт горячо и преданно любящий её Гай, работа в издательстве, недописанная книга. Аврора не без труда вливается в свою прежнюю жизнь, но временами отдаётся воспоминаниям о шуме морских волн и о тех чувствах, которые она испытала рядом с Францем... В эти моменты она даже представить не может, насколько близка их следующая встреча.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.