Дед Пыхто - [27]

Тихон Пантелеич, размазывая известку по лысине, закричал:

— Опять ты, Деревяшкин!? Опять за свои шуточки! Один раз простоквашей облил, теперь решил известью? Ах, ты!

— Я-то при чем? — забормотал Сашка. — Вы же видите, где я стою. И сам в известке.

— При том, при том! Кто эту обормотину сюда привел? Я? Нет, ты! Нарочно его подговорил — я тебя знаю. Все смешки, шуточки! Вот я посмотрю, как ты с отцом шутить будешь!

— Какие мешки? — бубнил Сашка. — Нет никаких мешков.

— А! — Отмахнулся Тихон Пантелеич. — С тобой говорить, пуд соли съесть надо.

Девочка Алена стояла на балконе, жираф на земле, но все равно Алена разговаривала с ним, запрокинув голову. Жираф извинялся:

— Не будьте слишком строги к этим сорванцам! Я и не подозревал, что у вас такие низкие потолки. Я бы ни за что не позволил им зайти в квартиру.

Жирафлята, любопытствуя, как живет Алена, сшибли головами лампочки во всех комнатах, а она не успела помешать им, потому что угощала в это время из окна жирафа и жирафлиху.

— Поверьте, мне очень неприятно! Что подумают ваши родители?

— Да уж, — вздохнула Алена.

— Я не переживу, если они подумают, что жирафы — дикие, необузданные, невежественные существа. На старости лет и такой позор!

— И я не знаю, как переживу.

— Разумеется, мои сыновья будут наказаны. Но, боже мой, какой стыд, какой стыд!

— Пожалуйста, не наказывайте. Наказание ожесточает детское сердце. По себе знаю. И не переживайте. Я попереживаю за всех. Я умею переживать. Очень сильно. Давайте лучше споем. Вашу любимую.

И они запели:

Вечерний слон.

Как много он

Наводит дум…

Только старый павиан ничего не натворил. Он был в гостях у бледного, худенького мальчика, который приносил ему вчера черствую краюшку хлеба и кусок желтого окаменевшего сыра. Мама мальчика заняла несколько рублей — до зарплаты — у соседей, купила мяса, яиц, муки и состряпала пельмени. Она работала на швейной фабрике во вторую смену и угощала старого павиана сама.

— Мадам. Я прожил жизнь, полную лишений и горя. Редко я чувствовал себя счастливым. Но день, когда я попробовал ваши пельмени, стал лучшим днем моей жизни. Да, мадам. Я не преувеличиваю.

— Полно вам. Пельмени как пельмени. А вы хвалите так, что мне даже неловко, — женщина тем не менее улыбнулась довольно. — Ешьте, ешьте, не стесняйтесь. Вот я вам еще с пылу, с жару.

— Ах, мадам. Старая поговорка гласит: хлеб, испеченный женщиной, скажет о ее сердце все. У вас доброе сердце, мадам. Хоть вы и не печете хлеба. — И старый павиан, обжигая беззубые десны, с наслаждением глотал сочные, духовитые, аппетитно набухшие пельмени.

Затем они долго беседовали о жизни.

Вернулись с работы папы и мамы, и дикий, нечеловеческий вопль взвился над городом, покружил, покружил и пронесся по окрестностям. Вздрогнул даже Пыхт Пыхтович, всю жизнь пролежавший на печке равнодушно и молчаливо. А дед Пыхто вышел на крыльцо и понюхал воздух. Воздух пах душераздирающим воплем.

— Допрыгались, голуби, — пробормотал дед Пыхто. — Все, созрели. Ждать теперь недолго. — Он вернулся в избу, весело напевая популярный в дни его молодости романс: «Ой, да бирюзовы, да золоты колечки…»

Девочка Настя в это время торжествующе спрашивала:

— Ну, теперь накажете, накажете?! Меня просто необходимо наказать. В доме полный разгром. Папа! Федор Иваныч! Теперь справедливо меня наказать?

— Нет, дочка. Во всем городе сейчас разгром. Виновата не ты, виноваты обстоятельства. А зверь пусть уходит. Тигр есть тигр. Нет, ну надо же вытворить такое!

— Иннокентий Степаныч! Голубчик! Простите! Вы видите, меня даже не наказали. Неужели у моих родители нет сердца? Ведь наказывают только в сердцах! Иннокентий Степаныч, не обижайтесь! О, как я несчастна!

— Ну уж, ну уж, Настя, — сказал тигр Кеша. — Не будь дурочкой. Все будет хорошо. Если, конечно, не будет плохо. Пока. — Кеша скрылся в ночной тьме.

Изо всех окон вырывались отчаянные крики родителей:

— Долой зверей! Пусть идут, куда хотят! Или уйдем мы. Куда глаза глядят!

Звери вновь ночевали в Березовой роще.

Утром Сашка Деревяшкин в окружении ребят рассуждал:

— На базар их больше не поведешь. Объявление повесили. Никаких, мол, зверей не пускать, какая-то африканская болезнь. У нее и названия-то нету. Но все боятся. В гости тоже не пригласишь. Сами понимаете. Позавчера не надо было все деньги проедать. Полмешка на черный день бы оставить. Вот он, черный день-то, на дворе. Проснулись уже, голодные, могут все березы в роще сглодать… Да, что я вспомнил-то! Кто-то тут про деньги заикался?

— Я заикалась, — ответила Алена. — Девяносто девять копеек копейками.

— У кого еще есть деньги? Поднимите руки!

Сто мальчиков и девочек подняли руки.

— Живем! — обрадовался Сашка. — Позавтракать им хватит.

— Но их почти нет! — закричали владельцы денег.

— Почему?

— Мама на молоко перед зарплатой брала. А вернуть забыла.

— А у меня — папа. На футбол сходить не хватало. Тоже еще не вернул.

— А у меня папа с мамой вместе. Гости пришли, а в доме мышь угостить нечем!

— Вот так номер! — Сашка потянулся к затылку. Почесал, покрутил пальцем — придумал.

— Тащите, сколько есть. Хоть пирожками накормим. Но, сами понимаете, это не выход. Сегодня накормим, а завтра? И, самое главное, где им жить? Нужны деньги. Много денег… Батя у меня строитель. Я его спрашивал, сколько копеек надо, чтобы построить дом. Он говорит: несколько миллионов. Гору мелочи высотой с пятиэтажный дом.