Дед Пихто - [3]

Рядом оказался — Рыбка, посмотри! — настоящий кинорежиссёр Петя Денежкин. Мы с ним как-то раз гениальное кино снимали: он пригласил повеселиться, и как-то само получилось — кино. Увы, после вчерашнего Петя был заметно Безденежкин и сильно Хворо-бушкин. Дрожащие Петины колени упирались в спинку переднего ряда, руки блуждали, головы не было. Это — не голова.

—    Калачов, — произнёс желудком Петя. — Калачов.

—    Что, Петя, плохо?

—    Калачов.

Вот такой фон для счастья Калачова (Петя, прости), такой контраст, и музыка. Музыку он слышал какую-то свою (и ты, Валёк, прости), она не совпадала с «наружной», и развращённый попсою слух искал механические ритмы, мелодические блоки, не находил их и дробил, дробил вещество музыки, рылся, снова дробил, измельчал его в пыль, в пудру, пудра искрилась, пыль струилась, разливалась рекой, текла долинами, пели ветры и со звоном из пыли рождались цветы — конечно, прекрасные, потому что мы все их так ждали...

—    Калачов.

—    Я здесь, Петя.

—    Калачов, за мной!

Денежкин сунулся в проход и, не разгибаясь, помчался к дверям. Калачов нырнул за ним, удивляясь своей прыти и могуществу режиссёрской команды.

Влетев в буфет, Денежкин потребовал себе коньяку

— получив, выпил и резко окосел. При этом он стал уморительно похож на обкурившегося китайца.

Свежий, поющий внутренне Калачов смотрел на Петю с сожалением.

—    Калачов, — китайским голосом произнёс Денежкин. — Позвони мне завтра в пять. Можно в Потсдам на халяву съездить. Тебе. Фильм на фестиваль отвезти. Каласо.

Калачов расхохотался громким здоровым смехом:

—    Экий ты славный, Петя.

—    Я серьезно. Поезжай. Больше некому. Я в Питере должен быть. Каласо.

Калачов насторожился. Да нет, не может быть, враньё. На всякий случай понурился:

—    Да у меня и денег нет.

—    Там всё оплатят. Отсюда мы тебе дадим. Там получишь марками — привезёшь, отдашь. Ну, решайся. Считаю до трёх: раз...

—    Через Москву? — быстро спросил Калачов.

—    Естественно.

Всё, Калачов оглох и ослеп. Ударил колокол, изнутри по рёбрам, как по ступенькам, щекоча и муча, побежали бесенята, и ноги сами заторопились куда-то, и руки вспорхнули, и рот вытянулся в глупейшей улыбке, — но Калачов усмирил геройски все свои члены, собрал, построил их и вернулся в зал в полном составе. Сел в кресло, замер неподвижно и ещё глаза полуприкрыл, как меломан будто, но все его мышцы трепетали. В Москву! В Потсдам!

НАДО:

Сфотографироваться срочно.

Нет, сперва постричься.

Сходить заполнить анкету и сдать куда следует.

Позвонить в Москву Катюше.

Позвонить московской тётушке насчёт ночлега: к Катюше неудобно. Или удобно?

Позвонить в Потсдам — как и чего там.

И где он вообще находится? Говорят, возле Берлина. Как добираться?

Позвонить в Союз кинематографистов.

Позвонить Денежкину насчёт денег.

Купить билет до Москвы.

Купить билет до Берлина.

Позвонить в посольство насчёт пропуска в консульство насчёт визы в Германию насчёт кинофестиваля, майн готт.

Найти немецко-русский разговорник, я же языка не знаю ни хрена!

Найти зонтик.

Брюки красные, майка «Be active», майка зелёная, кур-тка-климбер, кроссовки вымыть с мылом, плавки, носки у Лопушана забрать, сувениров побольше.

Фильм и монтажный лист к нему.

Денег занять у Жукова, у чумички и где только возможно.

Не заболеть.

Союз писателей: адреса, пароли.

Отнять деньги у Деньжищина — негодяй, наобещал и смылся, нет его.

Или не звонить Катюше, а так — экспромтом?

Деньги! Деньги!

Сумка дор.

Сумка — йок. Нет сумки, нет денег, паспорт не готов, без паспорта билет не дают, Деньгович укатил на презентацию «высокой моды». Зачем мне эти головные боли? Мне что ли нужен этот Потс-извините-дам?

Так было хорошо ещё неделю назад. Ведь вот ехал в трамвае и подумал: конечно, это блаженство кончится — но как? Чтобы быть готовым — как? Может, думал, заболею. Может, пьяный гангстер иномаркой задавит. Может, в тюрьму посадят за что-нибудь. Так ведь нет — самое невероятное сатана подстроил: Москву и Потсдам.

Может, отказаться?

Калачов. Прикрыл глаза. И два раза. Проделал. Процедуру «отказа».

Всё замедлил и сосредоточился на дыхании. Дышу. Что для человека важнее всего? Воздух. Воздух есть? Ну и отлично.

Калачов улыбнулся, успокаиваясь.

Ну зачем мне этот Потсдам? Принято считать, что загранпоездка — это хорошо. Но ведь это только для тех, кому здесь — плохо.

Кто в себе не уверен — тот ищет опоры вовне себя. Кому себя мало — тот мчится присоединять к себе ландшафты и людей — затем, чтобы освоить их, присвоить, расширить себя ими и укрепить себя. Он затевает путешествие, захватническую войну или беседу. Тусовка — тоже от неуверенности в себе, для укрепления. Если я в порядке, мне никого не надо. Я созерцаю, творю.

Я в равновесии.

Равновесие —космическая необходимость. Оно всегда восстанавливается само: опустел желудок — с неба валится пища, буксует разум — сами собой приходят книги, душа сохнет — Господь шлёт чудесную встречу (если, конечно, ты Ему интересен). И всё восстанавливается для созидания.

А экспансией укрепиться невозможно. Расшириться —да, укрепиться — нет. Экспансия, как и обжорство, ведёт к вечным танталовым мукам. Что мы и видим тут и там — гонку, суету невротиков. Общество потребления ненасытно в принципе. Его надо пожалеть.