Даже не ошибка - [20]
Прохаживаюсь по дому Фрейда и наконец попадаю в комнату для ожидания, где по стенам развешаны дипломы в рамках. Кушетки по-викториански респектабельны, хотя и выглядят слегка гнетуще в полумраке. В такой комнате слышишь тиканье старинных часов в футляре — даже если никаких часов рядом нет. Я стою у окна, выходящего во двор, заложив руки за спину, и нетерпеливо раскачиваюсь с пятки на носок. Пожалуй, он все-таки не придет.
Следов Каннера и Аспергера в нынешней Вене не осталось, но есть следы их более знаменитых университетских коллег; это как раз одно из мест, где сохранилось интеллектуальное прошлое города: коридоры и ступеньки, по которым можно пройти и сейчас, хранят шаги докторов и пациентов прежних лет. В этих самых комнатах гестаповцы рылись в вещах Фрейда; и именно эти комнаты он был вынужден покинуть в поисках убежища в 1938 году, вместе с большей частью городской интеллигенции, превратившейся в беженцев. Кто-то уезжал ненадолго; среди тех, кто остался в городе, был самопровозглашенный протеже, которому суждено было совершить прорыв в исследованиях аутизма. Фрейд об этом никогда не узнал.
Поразительная картинка: вы можете до сих пор найти ее в старых изданиях его книги. На ней — маленькая девочка по имени Лори, с головой погрузившаяся в вырисовывание синусоидных линий на бетонных краях клумбы, которые получаются у нее с изумительной точностью. Такая у нее навязчивость. На другой фотографии показано остроумное решение девочки для узора, проходящего через угол клумбы:
Бетонные клумбы находились около Ортогенической школы при Чикагском университете. А в самой Школе работал Бруно Беттельгейм, венский врач, достигший профессиональных вершин, наблюдая за аутичными детьми — такими как Лори. Беттельгейм, казалось, выплыл из небытия на волне эмиграции еврейских интеллектуалов военных лет, но при этом, так же как и его коллеги Каннер и Аспергер, он мог гордиться целым рядом полученных степеней и клиническим обучением в Вене. Университет в Чикаго был только счастлив предоставить ему отделение, полное неизлечимых случаев: никто не знал, что делать с такими девочками, как Лори. Она поступила в Ортогеническую школу в семилетнем возрасте, крайне истощенная, «абсолютно пассивная» и не сказавшая за четыре года ни единого слова. Она не могла самостоятельно есть и одеваться, а ее одежда была испачкана рвотой.
Ее случай был далеко не единственный. Была еще девочка, целыми днями сидевшая на кровати, раскачиваясь взад-вперед в йогической позе, закрывая глаза и уши руками и отшатываясь от любого физического контакта. Следующим был мальчик-киборг, соорудивший вокруг ножек своей кровати фантастическую конструкцию из картона, проволоки и ленточек — «автомобильную машину», которая поддерживала его жизнь: карбюратор — дыхание, двигатель — пищеварение. Излюбленной темой его рисунков были люди с телами из электрических проводов.
Что объединяло этих детей, объяснял Беттельгейм, так это «единственный доступный им способ утвердить свою независимость: отрицание значимости внешнего мира путем аутистического отвержения». И было что-то еще общее у этих несчастных ребят — Лори, Марсии и Джея, — что позволило Беттельгейму положить эти три клинических случая в основу книги «Пустая крепость», вышедшей в 1967 году. В книге описывается, как он сам и его сотрудники кропотливо вытаскивали каждого ребенка из его защитной аутистической скорлупы, созданной, по мнению автора, патологическим сочетанием невнимательных родителей и первичного шока раннего детства. У одного аутичного ребенка болезнь корнями уходила в травматическое переживание, когда родители холодной ночью оставили окно в спальне открытым.
Лори — это стало ясно после того, как она начала делать одной из своих кукол клизмы — была травматизирована клизмами, которые ей ставили при запорах. Внимательная фрейдистская расшифровка непостижимых ребусов, продуцируемых этими загадочными детьми (так, интерес Марсии к погоде интерпретировался как связанный с угрозой «мы ее съедим»[23]), должна была потихоньку возвращать их обратно в мир.
Перво-наперво, предположил Беттельгейм, нужно изъять детей из их домов. Когда Лори была украдена своими безрассудными родителями и помещена в государственную больницу, девочка вернулась к совершенно вегетативному состоянию. Беттельгейм писал, как мучительно было ее навестить; он объяснял ей, что хочет, чтобы она осталась с ним. И откуда-то из глубин своего молчания «она повернула голову, посмотрела на меня понимающими глазами и положила руку мне на колено». Но дальше Беттельгейму пришлось сказать, что он не может взять Лори из больницы, куда ее поместили родители. «Она медленно убрала руку, и хотя я оставался на месте — больше не было ни проблеска ответа или узнавания». Беттельгейм — бывший узник концлагерей Дахау и Бухенвальд — размышлял о том, что реакции, виденные им в свое время среди узников, не сильно отличались от поведения этих детей.
«Герой нашего времени» — провозгласил заголовок статьи в «Нью Репаблик»; «Нью-Йоркер» приветствовал «впечатляющие успехи» Беттельгейма и сетовал на патологические семьи, ставшие «эффективной машиной дегуманизации — этакие маленькие концентрационные лагеря, о которых никому не известно». Вскоре имя Беттельгейма мелькало повсюду. Выдержки из его работы опубликовал журнал «Нью-Йорк Таймс Мэгэзин», сам доктор появлялся в телешоу «Сегодня». Фактически именно он представил в популярных СМИ это экзотическое нарушение; на теме мистически отрешенных детей, пострадавших от неведомой первичной травмы, стало буйно расцветать искусство. Вскоре после выхода книги музыкальная группа «Зе Ху» создала рок-оперу «Томми» — о мальчике, превратившемся вследствие детской травмы в глубоко аутичного идиота-гения, глухого и бессловесного мастера игры в пинбол. И именно в книге Беттельгейма впервые высказано рискованное предположение, что «дети-волки» были аутичными — слишком странными для родителей, которые не могли с ними справиться, но при этом достаточно сообразительными, чтобы выжить в диких условиях.
