ДАзайнеры - [2]

– Ну что же, недурно, недурно, – подсел к ней мсье Кочубей. Прихлебывая кофе, он откинулся на спинку:

– А вообще хорошо тут у вас, покойно. А знаете, откуда прислали молодого? – прикрыв рукой рот, процедил он.

– Не имею понятия. Нам уж кого пришлют, с тем и работаем, – вполголоса ответила Дама, перегнувшись через стол.

Спустя некоторое время Кочубей поднялся и громко объявил:

– Пора. Разрешите покинуть вашу теплую компанию. Тороплюсь. По дороге непременно нужно заскочить в Епископи, там, говорят, новую точку открыли.

– До встречи, мсье Кочубей, – нежно пропела Дама.

Ароматный мужчина раскланялся и шагнул в большую деревянную дверь с облупившейся краской на косяках, одиноко, безо всякого помещения, торчавшую посредине пустыни. Однако с другой стороны он не появился.

– Ушел, уехал, растворился, – зевнула Дама.

Она встала, потянулась, взяла прислоненный к креслу сачок и грациозно взобралась на трехколесный велосипед. Махнув рукой Индейцу, она закрутила педали и черной точкой замаячила на горизонте.

* * *

– Господин Пиркентон, не пора ли начинать? – продекламировала Дама, отставив чашку кофе, и поправила пенсне на большом красивом носу.

* * *

Дама посмотрела на облака, и они разорвались в клочья подобно тонкой прозрачной ткани, и длинные драные полосы потянулись от одного края пустыни к другому. Напротив дожевывал круасан юноша в шутовском костюме. Она подняла с блюдца перевернутую вверх дном чашку и, прищурившись, стала рассматривать узор, нарисованный кофе. Юноша наклонился с интересом вперед:

– Можно посмотреть?

– Хм, – хмыкнула Дама. – Это напоминает мне очертания одного прескверного городишки.

Она на мгновение повернула внутренности чашки в сторону юноши, а потом снова стала вглядываться в изображение.

– Да, а вот тут как раз часовая башня, холм и дальше улица…

Она склонялась все ближе и ближе к чашке, пока ее лицо не скрылось из виду, а потом и вся долговязая фигура не втянулась подобно сигаретному дыму в самую кофейную гущу. Молодой человек с бубенчиками взял чашку в руки и увидел город Z в облаке бурой сепии, будто запечатленный на поцарапанной пленке.

* * *

Она жила в квартире с высокими потолками и лепниной вокруг люстры. В этом городе она любила только пасмурную погоду, потому что тогда дома казалось особенно хорошо. В солнечную погоду слишком явно ощущалась возможность призрачного счастья, а без иллюзий жилось лучше, наедине с одиночеством, грустными стенами и старой мебелью. Но если прибавить к этому джаз двадцатых годов, полки с книгами, кресло-качалку, плед, альбомы с живописью и кофе, то получалось совсем неплохо. Филологическое образование позволяло ей заработать на хороший дорогой кофе и интеллектуальное чтиво. Контора, куда она ходила по утрам на работу, занимала большую часть ее времени и минимальную часть ее жизни. Хотя надо признать, именно эта самая контора изменила ее существование.

Однажды в начале сентября к ним в отдел принесли горящие путевки. Большинство сотрудников уже побывали в отпуске летом и поэтому стали уговаривать поехать ее. Особенно расхваливали Сфакион с удобными гостиницами и чудесным пейзажем. Она восприняла эту идею без энтузиазма, но согласилась быстро. Отправляться нужно было через неделю.

Сфакионом назывался небольшой средневековый городок, устроенный в горах. Гостиница располагалась не в самом городе, а высоко на склоне хребта, и из номера открывался шикарный вид на близлежащие вершины и распластавшееся у подножия море. Дорога от гостиницы огибала Сфакион и, петляя, спускалась к воде. А сам Сфакион лежал на выдающемся вперед круглом утесе, и глядя из окна казалось, что это огромная плоская тарелка с зажаренными на солнце морепродуктами из черепичных крыш и белых башенок.

У нее было в запасе десять дней. Воздух опьянил сразу и вселил то страшное чувство надежды на глупое счастье, которого она всегда стремилась избежать. Но буйство красок и влажность наполняла легкие и живот так, что слезы наворачивались на глаза, стремясь вырваться наружу и взорваться фейерверком чувств, любви, ласки, нежности ко всему окружающему. По утрам в белых льняных штанах и соломенной шляпе она спускалась по крутому склону на благоустроенный пляж и сладко падала в плетеное кресло с привязанной к нему цветной подушкой. Мягкое море шумело, и она закрывала глаза в безмятежности. Ускользающее блаженство, ограниченное десятью днями, из которых каждый медленно, но верно утекал сквозь пальцы. Именно сейчас очень хотелось вечности, с такой страстью, с таким остервенением и безумием, что сжимались зубы. Хотелось, чтобы не было больше грусти уходящего дня и глухой серой пустоты, словно монстр, пожирающий секунды, минуты, часы. Так хотелось зацепиться за теперь, как никогда, но время размеренно отстукивало уже-не-теперь, уже-не-теперь…

Когда солнце клонилось к закату и все вокруг становилось таким приторно-слащаво-розовым, на берег выходили парочки, они бродили по прибрежным камням, отрешенно глядели на нее, и тогда она чувствовала, что одна, и до нее никому нет дела. Закаты было переживать тяжело, из той жизни накатывала тоска, однако наутро приходила отрезвляющая самоуверенность. Солнце светило прямо в душу и прожигало насквозь, так, что там становилось горячо и радостно.