Дайте точку опоры - [8]

Днем, должно быть, прошел дождь, и хотя асфальт мостовой, крыши домов и начавшие рано зеленеть кроны лип на тротуарах ничем не напоминали сейчас о дожде, однако в воздухе — горячее застоявшееся испарение. Уходящее солнце, скрытое за домами, подсвечивало город неяркими тусклыми лучами.

Куранты на Спасской башне пробили восемь раз, когда подполковник достиг Манежной площади, свернул на Моховую. Мелодичные звуки еще плыли со стороны Кремля над Александровским садом и площадью, тоже переполненными гуляющей публикой.

Пройдя горбато выгнутый Каменный мост, подполковник пересек канал и уже в темноте остановился у трехэтажного углового дома в тихом полутемном переулке. Старый дом с облезшей серой штукатуркой светился окнами. На втором этаже в угловых окнах настежь распахнуты створки, тени двигались по потолку, слышался приглушенный смех и говор. Мягкий мужской баритон вдруг возвысился, свободно затянул:

Если, товарищ, твой друг уезжает

Иль уплывает в просторы морей,

Место его за столом ожидает, —

Так повелось у друзей!

Мужские и женские голоса нестройным хором подхватили:

За другом хорошим, за песней походной

Легко нам по жизни с тобою идти…

Подполковник прислушался. Трудно было разобрать — то ли он стоял в нерешительности, идти или нет, то ли просто одолела минутная раздумчивость, навеянная песней. Песня смолкла, за окном вновь заговорили. Встряхнув головой, улыбнувшись чему-то своему, подполковник перехватил половчее ручку чемодана, шагнул в темный проем подъезда.

На втором этаже он позвонил. Короткий, дребезжащий звук электрического звонка не оборвал по ту сторону двери говора, смеха. Но тотчас послышались неровные шаги за дверью, они приближались томительно, долго. Звякнула защелка английского замка — вырос подполковник. Возбужденное от вина и пения лицо. Держась за дверную скобу, хозяин смотрел близорукими глазами на гостя, освещенного, щурившегося на площадке, и с языка хозяина, кажется, готов был уже сорваться вежливый вопрос: «Вам кого?» Вдруг лицо его дрогнуло:

— Алексей Фурашов! Легок на помине! — И шагнул на порог, до хруста сжал сильными руками. Но в следующую минуту, слегка отступив к двери и держа Фурашова за плечи, заговорил веселым, радостным баритоном: — Ты ли это, бакалавр? Вот, старик, сюрприз преподнес! Истинный Чацкий: «Три года не писал двух слов и грянул вдруг, как с облаков!» Идем же, идем!

Взяв чемодан из рук Фурашова и не слушая его несвязных смущенных извинений — не знал, мол, что гости, — хозяин тащил его за рукав по коридору, повторяя на ходу:

— Ай да старик, сюрприз так сюрприз!

Удивление и радость его были искренними, неподдельными. А от знакомого обращения «старик» на Фурашова повеяло далеким и близким, воскресившим мгновенно почти шестилетнюю совместную учебу в академии, их дружбу — неяркую, но крепкую, деловую. «Не изменился, остался тем же Костей-душой», — подумал Фурашов. Догадки и предположения, какие строил еще пять минут назад о возможных превращениях товарища, теперь уже не инженера, а военного журналиста, подписывавшего свои статьи в военной газете не просто Коськин, а Коськин-Рюмин, — эти предположения и все сомнения — стоило ли идти с вокзала? — улетучились.

За открытой стеклянной дверью в конце коридора громко говорили и смеялись, доносился стук ножей и вилок. Обернувшись, Коськин хитровато улыбнулся и, закрывая своей плотной крупной фигурой Фурашова, встал в дверях, поднял руку. Через плечо его Алексей увидел квадратную комнату, компанию за столом, и удивился не меньше, чем Коськин при встрече: из десятка человек за овальным столом под розовым абажуром добрая половина — друзья-товарищи! Это уж действительно сюрприз! Ближе всех к двери в расстегнутой тужурке сидел высокий манерный Всеволод Шухов, «гнилой интеллигент», как звали его на курсе. Невысокий Кузьминский, подслеповатый, с плоским монгольским лицом, чему-то громко смеялся, поблескивая очками. Сутуловатый Кондрашов лениво жевал, глядя в тарелку перед собой. Фурашов неожиданно вспомнил, как капитан Кондрашов, молчаливый, немногословный, даже на экзаменах вел себя совсем необычно — отвечал медленно, тихо, с каким-то внешним поразительным безучастием, но неизменно даже у самых придирчивых преподавателей получал высший балл…

Фурашов почувствовал, как от волнения и радости чаще забилось сердце. Хозяин с поднятой рукой выждал, пока в комнате наступило относительное молчание — кое-кто уже заметил появление гостя, — объявил:

— Инженер-подполковник Фурашов, Алексей Васильевич!

Опустив руку, он отступил в сторону, открыв смущенного, все еще щурившегося товарища. Стулья задвигались, друзья подходили, обнимались.

— Алешка! Фурашов!

— Какими судьбами, бакалавр?

Он пожимал руки, не успевая отвечать на вопросы. Видел он здесь и незнакомые лица.

Через минуту Фурашов уже сидел за столом. Кто-то подвинулся, освободил место, и он оказался рядом с четой Умновых. Ах, Сережка, Сережка, все такой же сосредоточенный, серьезный, в очках с тонкой серебряной оправой! Он, пожалуй, не изменился за эти три года. Сидел и не знал, что делать со своими руками — то положит их на стол, то уберет на колени. Тарелка перед ним стояла полная закуски — он, похоже, не дотрагивался до еды. Раскосые, узко прорезанные глаза Сергея посматривали из-под очков со сдержанным вниманием. Тут же была его Лелечка — маленькая, живая хохотуха с подвижными бровями. Вот и сейчас она громко смеялась какой-то шутке своего соседа. Алексей вспомнил, что в их троице самым популярным был Сергей — Гигант, как прозвали его за сообразительность, математический дар. Даже существовала единица усидчивости — «умнов». Оценивали в шутку друг друга: усидчивость в полумнова, в два, три умнова…