Дайте точку опоры - [32]

Бутаков жиденько улыбнулся Сергееву:

— Правительством приняты совершенно правильные меры: на будущих объектах «Катуни», пока идут работы, достаточен минимум военных кадров — только для наблюдения. Но вот начнется поставка аппаратуры, всех блоков и агрегатов… Тотчас, по нашему мнению, должны быть укомплектованы воинские единицы. Мне думается, Георгий Владимирович, — Бутаков вежливо склонил голову, помедлил, — военным следует принять самое непосредственное участие в таких работах, как монтаж, настройка и отладка комплексов. И тут я согласен с интересной идеей маршала Янова. Думаю, все эти усилия и меры потребуются скоро, учитывая весьма обнадеживающие результаты. Но… — он сделал паузу, замолк.

Кто-то кашлянул, Сергеев тихонько отбарабанивал пальцами по лаковой крышке стола. Лицо безучастно-спокойно, будто ему вдруг стало скучно и он вот-вот встанет и уйдет. Струя от повернувшегося вентилятора шевельнула и разлохматила ему бровь. Умнов и тот молодой, в пестрой стиляжьей бобочке, оба теперь смотрели на Бутакова с напряженными в ожидании лицами: Фурашов отчетливо представил: скажи в эту минуту что-либо против профессора, оба они вскочат верными телохранителями.

— Но, — мягко повторил Бутаков, — в то же время у нас возникают опасения. Я бы сказал, может быть, и преждевременные, что такой альянс, такой союз может породить по закону палки о двух концах и нежелательные явления. Отсутствие навыков, натренированности у тех, кто подходит к столь деликатной технике…

Окончания фразы Фурашов не расслышал, теплый парок щекотнул его ухо:

— Эк куда клонит! Резервирует, право… Понимаете, Алексей Васильевич? Начнутся испытания комплексов на местах, и чуть что — неполадки, затор, — не техника, мол, виновата, а военные — офицеры, солдаты: не умеют работать, эксплуатировать!

Дернулся, наклоняясь над столом, с какой-то удивившей всех веселостью возразил:

— Ничего, Борис Силыч, начнем вместе испытывать и учиться! А где, чья вина — техники ли, солдат ли, офицеров, — будем разбираться тщательно!

— Никаких возражений, никаких! — тотчас откликнулся Бутаков и театрально полуразвел руками перед собой: — Согласен по всем пунктам!

В перерыве Фурашов вышел в приемную. Пухленькая, со светлым клоком на голове секретарша дробно отстукивала на «Рейнметалле». Густоватый, застоявшийся запах духов и медового крема. Сюда же следом за Алексеем из кабинета хлынули другие. В приемной стало тесно. Доставали сигареты, чиркали спичками. Приглядевшийся Алексею парень в бобочке, продолжая еще начатый в кабинете разговор, громко говорил:

— Глубоко прав Борис Силыч. Утверждаю! С атомной бомбой и ракетами грядет революция! И не только в военном деле — в политике, во всех сферах… Да, да, утверждаю!

— Товарищи, товарищи, курить прошу в коридоре, — пропела, перестав печатать, секретарша, и ее вывернутые, морковно-красные губы страдальчески сморщились.

Все, кто курили, вышли в коридор.

И тотчас из-за двери, из коридора, до Фурашова долетел голос парня:

— Спрашиваю: а способны понять?.. — И чуть позднее уверенно: — Утверждаю!

Фурашов усмехнулся. За месяц работы он слышит не впервые такое: об этой революции говорят в управлении офицеры, особенно молодые, те, кто пришел из академии. И сюда, выходит, дошла волна.

В эту минуту Сергей Умнов торопливо вышел из кабинета, толкнув дверь плечом. Звякнул графин на круглом столике.

— Сергей Александрович, что с вами? — улыбнулась секретарша.

— Асенька, случайно! Плачу штраф… шоколадом! Ну что? — Он схватил Фурашова за рукав кителя. — Читал? Наш старик, Коськин-Рюмин, разразился статьей! О революции в военном деле! «В том, что она грядет, теперь уже нет сомнения, она заявила о себе атомным громом и первыми победными раскатами ракет…» Понял, какие слова?

Алексей усмехнулся: вот откуда пафос у того парня! Они уже читали, даже Бутаков успел, а ему, Алексею, некогда было заглянуть в газету, и он честно сознался — не читал. Умнов, держа его за пуговицу кителя и легонько покручивая ее, забросал вопросами: как на новом месте? С квартирой? Когда Валя с девочками приезжает? Отчего не заходит — Леля спрашивала…

Какая-то нервозность угадывалась за его вопросами. И Фурашов сказал, чтобы отвести новые вопросы, — искал комнату, не до гостей было. В открытую дверь он увидел Сергеева и Бутакова. Профессор что-то говорил генералу, сидевшему рядом с ним на стуле. Свет из окна бил в лицо Бутакову и, видно, беспокоил его, заставлял жмуриться — просвеченные зеленоватые веки тяжело смыкались, веки пожилого, перетомившегося человека.

«Да, ясно, Сережа, кто кумир твой, ты по уши в него…» — мелькнуло у Алексея.

— Откуда у тебя к начальству это… — Алексей хотел было произнести слово «подобострастие», но покосился на секретаршу — та разбирала отпечатанные листы пухленькими пальчиками с ярким маникюром, будто ей только что на каждом ногте раздавили по переспелой вишне, и сказал: — Повышенное чувство? Видел твое обожание…

— И ты по стопам старика Коськина? Обожаю? Да. А тебе он не нравится? В двадцать девять лет стать доктором наук — не ложки научиться вырезать! И — энергия, прозорливость. За «Катунь» ему нужно памятник поставить! — И, покосившись на секретаршу, понизил тон: — Без пяти минут академик. Так-то!