Дайте нам крылья! - [51]

— Потому что я модель, специально разработанная для вашего брата сыщика. — Не растерялся Тадж. — Что бы ты делал с кроткой овечкой? Или с жизнерадостной дурочкой Поллианной?* Ты бы и двух минут не вытерпел. *Героиня одноименного романа-бестселлера американской писательницы Элеанор Портер, опубликованного в 1913 году. Отличалась способностью не унывать в трудных ситуациях и у каждой тучки видеть светлую изнанку.

Мы углубились в Северную зеленую зону. Теперь окрестности больше походили на те холмистые сельские угодья, которые помнились мне со времен детства. Но настороженнность моя не прошла, лишь сменилась гнетущей неотвязной тревогой. Я давненько не забирался на Окраины, если не считать облавы в поселении «Корней», когда работал по делу клуба «Харон». Саму облаву я вспоминал с дрожью: во-первых, я ею руководил, во-вторых, дело было под проливным тропическим ливнем, в-третьих, пришлось задействовать отряд спецназа быстрого реагирования. Правда, одна маленькая радость мне все-таки перепала: я полюбовался, как Троицу Джонса во всей его драгоценной сбруе, — ризах и рясе, заставили шлепнуться на колени прямо в жидкую грязищу, и с бороды его, похожей на мокрые водоросли, капала вода. Причем дивная эта картинка имела место на фоне одной из солнечных яхт его преподобия, а на коленки он шлепнулся под прицелом офицера спецназа, который был так основательно упакован в броню, что напоминал гигантского вооруженного жука в блистающем панцире. Прелесть что такое.

А вот когда два года спустя его преподобие, сама невозмутимость, вышел на свободу из зала суда, это зрелище меня совсем не порадовало и даже наоборот. Джонса официально признали невиновным. У секты оказались поистине бездонные карманы; адепты Джонса сражались за своего пастыря как могли и наняли лучших, самых дорогих адвокатов. Кто их финансировал, нам так и не удалось выяснить.

Троица Джонс — и вышел чистеньким, признан невиновным! Вот из-за таких историй и уходишь из юриспруденции, как я ушел много лет назад. Не укладывалось у меня в голове, что система правосудия может быть такой наивной и обходиться двумя крайними вариантами: виновен или не виновен. Хенрик, а за ним и я, считали, что непременно должен быть третий вариант, как в Шотландии: вина не доказана. Иными словами, ты, может, виновнее некуда, но доказательств у нас нет, однако не строй из себя святую невинность! Такой подход куда трезвее, чем эти детские крайности: или черное — или белое, или виновен — или нет, или добро — или зло, или рай — или ад. Да и кто в них поверит, если только не остановился в своем развитии на уровне трехлетнего ребенка?

Прошло уже полчаса с тех пор, как мы натолкнулись на мертвого орла. Тадж катил дальше, лавируя по неровной дороге, огибая рытвины и ямы, размывы и выбоины, а я вглядывался в изгородь, чтобы не пропустить табличку с номером или названием населенного пункта. Похоже, дорога вот-вот закончится, встревожился я. А между тем в небе стягивались грозовые тучи. Тадж словно прочитал мои мысли.

— Если ливанет прежде, чем выберемся на нормальную дорогу, — огребем неприятностей. Слушай, подумай как следует, может, все-таки повернем назад, а?

Но я не хотел поворачивать.

Мы ехали и ехали по Окраинам. Давно остались позади бесчисленные хибары, выстроенные в пыли Предместья, и дорога, вдоль которой каждая ветка, каждое дерево или куст стояли спеленутые в зеленый саван взбесившихся водорослей, и печальные заброшенные городишки. Однако, когда мы добрались до заветной точки на карте — до поселка Венеции, я все равно оказался не готов к тому, что увидел.

Выйдя из автомобиля, я состроил самоуверенное лицо и приосанился. Кроме этого адреса — «Венеция, Панданус, Окраины» — у меня не было никаких наводок, где искать Пери. Вот, значит, где прошло ее детство. Я как будто шагнул в прошлое Пери.

Я миновал не то дорожный знак, не то табличку на въезде в поселок, изрешеченную пулями как сито — уже ни слова не разберешь. Прошел мимо гигантской свалки — высоченных холмов мусора. Мимо женщины, стиравшей тряпье в грязном канале, берега которого тоже состояли из утрамбованного мусора. Дальше лепились друг к другу хлипкие хижины, выстроенные из чего попало — проржавелых железных листов, обломков досок, картонных коробок и пластиковых упаковок, как попало связанных колючей проволокой или размахрившимися веревками. Домишки эти покосились и наверняка рухнули бы, если бы их не подпирали шесты, вкопанные в землю вдоль берегов канала. Впрочем, хибары и с подпорками выглядели так, будто вот-вот свалятся в канал, где и без них плавал мусор.

В первые же минуты в этой так называемой Венеции я понял о Пери больше, чем когда-либо знал Чешир.

Даже Предместье с его стихийными постройками — и то по сравнению с Венецией казалось оплотом порядка и благочиния. Теперь ясно, отчего люди сбегают из подобных мест в поисках новой жизни, куда угодно, лишь бы не оставаться тут.

Но в Городе всех искателей счастья, в том числе и Пери, поджидали лишь новые тяготы. Получить постоянный вид на жительство было немыслимой удачей. Допустим, даже случись так, что Па Зи, мой знакомый уличный музыкант, уговорит какую-нибудь полноправную жительницу Города выйти за него замуж, все равно он получит право на постоянное место жительства только через двадцать лет такого брака. А без вида на жительство Город не дает тебе ничего: не лечит, не защищает, не обслуживает. И пожелай городской совет выкинуть тебя вон, неважно будет, где ты живешь: в пластиковом шалаше на помойке под мостом или в пентхаусе, и неважно, сколько ты проработал в Городе — шесть дней, шесть месяцев или шесть лет. Без вида на жительство ты совершенно бесправен. Ты никто.