Дайте нам крылья! - [50]

Нет, такого письма няня не напишет. Спрашивается, какая няня вообще станет писать своему подопечному, да еще впрок?

Дорогой Хьюго.

Мне ужасно хотелось, чтобы ты смеялся еще и еще, и вот я тебя смешила и смешила, и каких только трюков не выделывала. Швыряла мячик, чтобы он отскакивал от стены или от окна, а ты торопился за ним на четвереньках и заливался смехом. А еще ставила на попа толстого плюшевого бегемота, сшибала его на пол, и еще раз, и еще, лишь бы ты засмеялся снова и хохотал подольше.

Милый Хьюго

Я пишу это все для тебя, потому что хочу, чтобы ты знал, каким был в детстве, совсем \малышом. Сам-то ты ведь ничего тогда не запоминал. А я была среди тех, кто тебя окружал. Я смотрела на тебя, слушала тебя и понимала тебя.

В который раз я запустил запись с камеры слежения. В который раз сосредоточенная, встревоженная девушка торопливо вышла на порог дома Чеширов, осторожно закрыла за собой дверь, погладила по головке маленького Хьюго. Я вглядывался в ее лицо. Пери привязалась к этому малышу. Как только ей удалось сохранить в себе нежность, заботливость, теплоту — этой никому не нужной, заброшенной девочке? Вот где ключ к разгадке. Все дело в том, что она любила ребенка. А Чешир, чтоб ему пусто было, превосходно это знал. Тогда что же он так яростно скрывает от меня? Нечто, объясняющее, почему Пери так любит Хьюго? Но что? Может, она отождествляет себя с этим ребенком или он восполняет ей какую-то утрату? Наверно, Хьюго все-таки ничего не угрожает. Хоть бы обошлось!

Глава седьмая Засада

На пути к ферме «Совиный ручей» мы не встретили ни одной машины. Засыпная гравиевая дорога сменилась грунтовкой, которая, судя по колеям и рытвинам, давненько не ведала грейдера.

— Черт! Тадж, что это там такое было?

— Не паникуй, приятель, это орел.

— Ничего себе картинка, — буркнул я.

Мы прокатили мимо изгороди, на которой была вниз головой распята огромная птица с распростертыми крыльями. — Ну и сволочи тут живут.

Я на всякий случай вытащил из бокового кармана пистолет и положил рядышком на сиденье. Цивилизованный мир остался позади. Начиналась глушь, опасные края, болота, — царство местных головорезов. Показываться они не показывались, но присутствие их ощущалось. Венеция, жалкое селеньице-самостройка, состоявшее из фур и прицепов, теперь казалась мне спокойным и благополучным местечком.

Утром я встал, едва пробило четыре, проверил оружие, закинул Таджу в багажник запасную батарею, и еще раз осмотрел автомобиль — нет ли «жучков».

Чем дальше мы с Таджем углублялись в район Окраин, тем опаснее делалось путешествие и тем более зловещей казалась окружающая глухомань. Мы пересекли Предместье, как попало застроенное разномастными, незаконно возведенными жилищами, так называемыми самостройками. Вышли на кольцевое шоссе, с него на Прибрежную магистраль, потом въехали в Красную карантинную зону — здесь официально заканчивалась черта города. Теперь мы катили по пригородной местности, которая некогда славилась красивейшими видами. Сейчас красновато-золотые лучи восходящего солнца озаряли темные купы растительности, торчавшие по обочинам шоссе, — запущенной и неухоженной.

Деревья сгибались и никли, облепленные и задушенные лианами и мхом. Со стороны океана зеленым прибоем вздымались сорные кусты, блестели овальными листьями. Расплодившиеся растения окутывали деревья, заслоняли сам океан, а когда пляжи изредка проглядывали сквозь буйство сорной зелени, видно было, что они сплошь заросли водорослями — устланы ламинарией, словно желтовато-бурым склизким ковром.

Что стряслось с природой, отчего она вдруг взбесилась и запаршивела?

Паршу эту собирательно назвали «водорослевой напастью»: ими стремительно заросли не только озера, реки, морское побережье, — нет, водоросли захватили даже сушу. Ламинарии всех видов, эйххорния, она же водяной гиацинт, японские бурые водоросли, вьюнок пурпурный — все они наступали, будто армия захватчиков. Правда, немалые территории были заражены водорослями уже давно, но теперь некоторые виды водорослей скрестились с генетически модифицированными посевами, и в результате мутации получились растения, которым были нипочем и гербициды, и вредители — ничто их не брало и извести их было невозможно. Поэтому любой клочок почвы, стоило его ненадолго забросить и не пропалывать, вскоре исчезал под натиском «водорослевой напасти».

«Добро пожаловать в Северную зеленую зону!» — гласил знак на въезде в бухту у самой дороги. Мы сделали привал, я вымыл запыленного Таджа, особенно старательно — колеса: так настаивала инструкция на щите, который проводил нас на выезде из Красной карантинной зоны. «За сотрудничество Федерального правительства с местными властями. Только вместе мы спасем плодородные земли!»

— Зря они восклицательный знак поставили, — высказался Тадж. — Хотели, наверно, как лучше, — успокоить, взбодрить. А в итоге попали впросак — только паранойю наводят. С водорослями дело обстоит еще хуже, чем мы думали.

— Тадж, ты мне лучше вот что скажи. Когда я выбирал автомобиль, вас там было пятьсот штук смоделированных личностей. Почему именно мне досталась такая язва и ехидина?