Дай-сан - [97]

И нашел ее в себе — женщину-кузнеца.

А потом она вошла в него. Его закружил вихрь сияющих искр — красных, зеленых и голубых, — и он прикасался к ним, то к одной, то к другой, в изумлении и восторге, смеясь и крича, и все его существо осветилось осознанием того, что он обрел наконец целостность, что именно этого и боялся Дольмен. Больше не было владык и могущественных покровителей, — поэтому и умер Эгир, — больше не было мудрецов. Детство закончилось.

Ронин, Сетсору, а теперь и Воин Заката гладили грани последней трети его сущности. Красная, зеленая, голубая. Крин, Моэру и Мацу. Любовь, сила и вера. Слияние всех его свойств, всей его мощи: Дай-Сан.

Энергия струилась в теле, как могучий поток воды, бесконечной, бездонной, не имеющей возраста. Он подумал о последней уловке дор-Сефрита. Маг, понимающий неминуемость своего поражения, выбросил на игровой стол свою последнюю карту: он создал женщину-кузнеца, воспользовавшись сущностью Мацу, взятой из погруженного в сон рассудка Воина Заката. В качестве вехи. Подсказки. И Воин Заката все понял как надо. Теперь его вселенная сделалась бесконечной, ибо высветился источник его неубывающей мощи — он сам.

Его огромные пальцы, защищенные перчаткой из шкуры Маккона, сомкнулись на рукояти Ака-и-цуши, и он вогнал его сияющее острие прямо в сердце Дольмена. Его могучий напор безжалостной плетью хлестнул по твари, уже почти поглотившей его. Стрелы сине-зеленого огня, горячее солнечного ядра, расплескались разорванной лентой вдоль лавандовых кромок его сокрушающего клинка, прокатившись по всей длине — от гарды до обоюдоострого острия, — и вырвались наружу, сжигая все на своем пути. Послышалось тихое жужжанье, которое становилось все громче одновременно с нарастанием тепла, пока не заполнило весь его мир, сравнившись по силе звучания с отчаянным биением его сердца. Радостное возбуждение переросло в экстаз.

Наверно, Дольмен закричал, осознав приближение смерти.

А потом на него вдруг нахлынула штормовая волна — жизненная сила Дольмена, рвущаяся бурлящим потоком из ран, нанесенных необузданной яростью Ака-и-цуши. Теперь он вобрал в себя всю ужасную историю этого существа. Перед мысленным взором мелькали устрашающие картины разрушения и мучений, одна омерзительнее другой. Привкус неизмеримого отчаяния.

Воздух зыбился и колыхался, пока он рубил мечом. Потом атмосфера вскипела мириадами лопающихся пузырьков. Горизонт вздыбился, и послышалось смутное, хриплое шипение пара под немыслимым давлением. Оглушительный невыносимый вой, а потом…

Беззвучный шрам на материи вселенной.

* * *

Когда Мойши увидел за рекой эту высокую сияющую фигуру, он не знал, что и подумать.

День близился к вечеру. Последний бледный луч солнца пропал в пелене мокрого алого снега.

Даже при том, что народ Мойши сразу включился в сражение, войско людей все равно было вынуждено отойти под жестким напором противника к стенам Камадо. Поражение казалось неминуемым, поскольку осада крепости означала голодную смерть для всех, кто в ней укроется.

Но потом ход битвы вдруг переломился, причем случилось это настолько быстро, что никто не мог точно сказать, когда именно все началось. Черные насекомоглазые риккагины, столь умело управлявшие силами неприятеля, неожиданно стали терять контроль. Впечатление было такое, что они лишились рассудка, потому что вдруг начали направлять своих воинов так, что те наталкивались друг на друга, сминая ряды. Пикинеры гибли целыми отрядами, попадая в ловушки.

Вперед вышли буджуны, которые вернулись с участка, где уничтожили остатки воинства мертвоголовых. Теперь они принялись за насекомоглазых риккагинов и перебили их всех до единого. Остальные солдаты из войска людей, весь день опасавшиеся вмешательства Макконов и Дольмена, увидели, что эти ужасные порождения колдовства больше не наступают, и, избавившись от суеверных страхов, яростно обрушились на врага.

Буджуны и воины из народа Мойши возглавляли контратаку, и теперь на поле боя остались лишь отдельные островки сопротивления, где противника быстро уничтожали. Все чародейские создания были словно поражены гнилью.

Поле брани являло собой удручающую картину: холмистое пространство, заваленное трупами, безбрежное болото из пролитой крови и выпущенных внутренностей, расколотых черепов и переломанных костей.

Мойши смертельно устал, его тошнило от битв и сражений. Усталость не только охватила мышцы, но и проникла в душу. Его одежда под доспехами вся напиталась кровью и сделалась неимоверно тяжелой. В местах, где кровь уже подсохла, ткань была жесткой, как панцирь.

Его взгляд скользнул по обширной равнине смерти и упал на бурлящую реку, которая пенилась и переливалась, и там он увидел всплеск, словно фонтан жидкого света.

Высокий воин выбрался из воды и поднялся по ближайшему берегу, заваленному телами и горами оружия. И еще до того, как Мойши разглядел его странно преображенное лицо, он понял, что он сейчас видит — последнюю живую легенду чародейской эпохи. Единственный миф, перешагнувший барьеры времени и вошедший в последние дни этого, быть может, последнего года, когда далекий прекрасный Шаангсей еще пронизан зимним холодом и искрящийся снег еще окутывает сады и покрывает плоские крыши купеческих контор, но кубару, спящие в гавани на покачивающихся на воде суденышках, уже грезят о приближении весны.