Давняя история - [3]

— Уступаешь времени, Муха.

— Постарел?

— Поистрепался. Брюхо распустил, волосы теряешь… А ведь красавец был. Моряк, красивый сам собою.

— Был, — согласился Мухин без раздражения, смягченный признанием былой привлекательности. — На внешность не жаловался. Да и сейчас еще ничего. Врешь ты со зла.

Звонок пресек их пререкания. Вова схватил трубку. Мухин подошел, придвинулся вплотную, чтобы слышать каждое слово.

— Витковский… Кто меня спрашивает?

— Не догадаешься, старик! Курилов.

— Вова? Я ждал Алексея.

— Почему — ждал?

— Наверно, знаешь, раз звонишь.

— Черт! — выругался Мухин. — Значит, был у него Мазин? Был?

Курилов оттолкнул его: «Не мешай!»

— Совсем немного, Стас. Лешка заскочил ко мне на полчаса. У него тут дела в музее… К нему, понимаешь, заходил…

— Понимаю. Ко мне тоже…

— Татьяной интересовались?

— Да.

Мухин безнадежно махнул рукой.

— Что же ты рассказал?

На той стороне затянулось молчание. Потом Витковский спросил:

— Вы испугались?

— Чего ради?.. Но согласись, происшествие не из повседневных. Мухин немного взволнован.

— Немного или много?

— Немного, конечно. Он же человек ответственный. Зачем ему компрометирующие слухи?

— Разумеется. Со слов инспектора, я понял, что он Таню и в глаза не видел.

— Почему? Видел. В столовой, как все.

Витковский снова замолчал.

— Стас! Ты слышишь? Что сказал ты?

— Я подтвердил.

— Что?

— То, что мы все видели ее только в столовой.

Курилов отвел трубку от уха, чтобы и Мухин услышал:

— Как? Как?

— Я сказал, что никто из нас не знал ее близко.

— Молодчина! — моментально оживился Мухин и дернул к себе трубку: — Стас! Как поживаешь, дорогой?

— Сейчас у меня операция.

— Понимаю, понимаю. Некогда тебе. Ну, обнимаем тебя, Стас. Раз некогда…

— Некогда, Алексей. Прощай.

Мухин покрутил в руке трубку, прислушиваясь к гудкам, потом повернулся к Курилову обрадованный, оживленный:

— Нет, Вова, не говори! Старая дружба не ржавеет. Стас — молодец!

— Думаешь, он тебя пожалел?

— Что значит — пожалел? При чем тут жалость? Сказал, как следует, потому что друзья…

— Были.

— Да прекрати ты свинствовать, хоть на минутку. Мы с ним не ссорились. Профессию он сменил, из города уехал. Вот и разошлись пути. Но Стас — человек!

Курилов рассмеялся:

— А я о чем говорю? Именно человек. Как и другие из той же породы гомо, по недоразумению названной сапиенс, Как и ты. Точно так же струсил.

— Вова! Перегибаешь.

— Осточертели вы мне!

— Выпей винца, успокойся.

— Иди к черту!

— Сейчас еду. Полегчало немного.

— Рано тебе полегчало.

— Что еще выдумал?

Курилов усмехнулся злорадно:

— Пытаюсь анализировать факты. Ведь и ко мне визит не исключен.

— Подтвердишь то, что сказали мы.

— А не глупо ли это будет? Раз нами заинтересовались через столько лет, должны быть веские основания, свидетели.

— Какие еще свидетели? Кто лучше нас знает?

— Но указал же им кто-то на нас? Нужно быть готовым к неожиданностям, а не долбить, как попугай: не знаю, не знаю.

Мухин запахнул короткое пальто:

— Слушай, Вова. У меня сердце последнее время пошаливает. Хватит с меня. Поехал. Если что — позвони.

— Привет семье. Жене кланяйся. Ты с ней своими осложнениями не делился?

— Жене, Вова, я нервы по пустякам трепать не собираюсь. Будь здоров!

Теперь идти приходилось в гору, и Мухин в самом деле почувствовал, как застучало сердце. И с каждым ударом снова безрадостно становилось на душе, тоскливо. Не веселило выпитое вино, и даже радость от разговора с Витковским померкла, улетучилась. Выбили его из колеи последние слова Курилова, и вся удачная тактика представилась глупой, ненадежной. Навалилось отвратительное состояние, в котором жизнь ощущается пустой, тяжкой, почти ненужной. Не думал Мухин и не предполагал, что придет такая вот тошнота, и будет ковылять он по желтой, вытоптанной в глине тропинке, уткнувшись в землю глазами. Дойти бы только до машины, сесть, откинуться на спинку, отдышаться и сказать шоферу: «Ну, погоняй, помаленьку… помаленьку, слышишь!»

* * *

Замечено, что люди в оценке своих бедствий, несчастий делятся на тех, кто склонен воспринимать события фаталистически, как неизбежное следствие чуть ли не космических усилий, против которых не попрешь, и следовательно, чему быть, того не миновать, и на тех, кто космогонию не признает, а видит лишь непосредственные причины, представляющиеся человеку пострадавшему случайными. Короче, не повезло! Мухин не походил на лермонтовского фаталиста, однако был склонен считаться со скрытым от нас ходом вещей, и потому не доискивался досадных случайностей, что послужили толчком, началом его неприятностей. А между тем, узнай он факты, досада его наверняка бы увеличилась. Ибо в начале всего лежал никем не предусмотренный случай. Случай, которого могло бы и не быть, если бы… Если бы случайности не отражали не понятые нами закономерности.

И еще, на беду Мухина, жил на свете Трофимов, который никогда не ошибался. Знал это, смущался, мучился, гордился втайне, и давно убедился, что качество это, противоестественное с точки зрения большинства людей, пользу приносит далеко не всегда, а продвижению по службе иногда и вредит. В самом деле, за что же поощрять человека, который не ошибается? Ведь поощрение предполагает достижения, сдвиги, прогресс, преодоление трудностей, а всего этого в Трофимове будто и не замечалось. Вместо работы над собой у него было чутье, качество природное, так сказать, от бога. Он и сам не мог объяснить, почему поверил далеко не презентабельному, средних лет экскаваторщику, который клялся и божился, что не врет, хотя и говорил нечто недоказуемое и почти смешное, поверил и сделал еще несколько шагов вместо того, чтобы остановиться. И смущенно разглядывая немодные и потрепанные узкие носки своих туфель, Трофимов боялся, что Мазин может не одобрить его действий.