И зря боялся. Сколько бы ни вспоминал Мазин теорию вероятности, по которой и Трофимов должен был, хоть раз в жизни, напутать, ошибиться, теория эта к Трофимову была неприложима, и какими бы хлопотами ни грозили ему толстые пропылившиеся папки с надписью скорее философской, чем бюрократической — «хранить вечно», отмахнуться от трофимовского чутья было невозможно.
Он увидел их впервые недели за две до того, как придавленный тошнотой Мухин приехал к своему бывшему другу Вове Курилову. Увидел во время разговора с комиссаром, и ни одна еще душа, включая вездесущего Трофимова, не подозревала, к чему этот разговор приведет. Происходил он в кабинете Скворцова в рабочее время, но характер носил не директивный, а был скорее беседой двух хорошо знающих друг друга людей. Комиссар не настаивал, рассказывал только, а Мазин слушал, покачивая над столом медальоном на оборванной золотой цепочке, и смотрел на папки, думая, что это не все папки, — остальные лежат в сейфе, — и чтобы прочитать их страницу за страницей потребуется много времени. Так размышлял он о вещах формальных, второстепенных, потому что о главных думать было еще рано, и, опустив медальон на полированную поверхность стола, сказал:
— Мне потребуется помощь Трофимова.
Он согласился идти дальше от рубежа, на который выйдет Трофимов, но трудно было понять, вышел ли тот на рубеж или попал в тупик, и вот они сидели и разговаривали, и следовало решить, спрятать ли медальон в сейф и, предоставив вечное вечному, заняться текущим, не терпящим отлагательств, или…
— Значит, он нашел медальон в канаве?
— Вытащил ковшом вместе с землей, — подтвердил Трофимов.
— Копи царя Соломона… Но, если ты ему веришь…
Как и все почти, Мазин говорил Трофимову «ты». Так уж тот выглядел, казался моложе своих сорока лет, да и весь вид его, простоватый, скромный располагал к доверительному обращению. Именно доверительному, а не панибратскому и меньше всего снисходительному. Чтобы понять это, достаточно было взглянуть в глаза Трофимову, серые, не бросающиеся глаза на широкоскулом с рябинкой лице. Глаза ставили все на место. Трофимов знал это и умел пользоваться взглядом:
— Верю, Игорь Николаевич.
— Хорошо. Экскаваторщик копал канаву. Подобрал в земле золотую побрякушку. Продал.
За открытым окном куражилось последним, почти летним солнечным блеском бабье лето. Но деревья, знавшие правду, не поддавались на обман и грустно и сосредоточенно теряли желтые, четко очерченные осенние листья. Мазин взял один такой лист с подоконника, вытянул руку, разжал пальцы, Лист плавными кругами ушел вниз, смешался с другими на позолоченном газоне.
— Где рыли канаву?
На противоположной от окна стене висел план города. Трофимов дотронулся кончиком карандаша до бумаги, оставив на плане едва заметную точку.
— Возле Портовой? Ты был там?
— Был. Канаву еще не засыпали. Жители недовольны. Вот-вот дожди пойдут.
— Там, кажется, в основном старая застройка?
— Начали ломать понемножку. Канава проходит через площадку, расчищенную от частных строений. Ведут коммуникации к девятиэтажному зданию проектного института.
— Знаком ли медальон владельцам снесенного дома?
Трофимов повел головой:
— Я говорил с хозяином подворья. Дом ему оставила по завещанию тетка четыре года назад. Медальон ему не знаком. У тетки он подобной вещицы никогда не видал. Да и фамилия на медальоне Гусева, а теткина — Борщева.
— Значит, тупик?
Да, немало людей перебрал Трофимов: длинноволосый, с неумытой физиономией фарцовщик, экскаваторщик с узловатыми пальцами, — Мазин вспомнил, как беспокойно сжимал он кепку, лежавшую на коленях, — Борщов, наверно, очень довольный, что избавился от ветхой халупы и получил квартиру с удобствами, наконец, тетка его, которая давно ни в чем не нуждается. Мазин попытался представить себе тетку — неприветливая старуха, вросшая в дедовский дом, из тех, что любят вещи, напоминающие о прошлом, о молодости… Впрочем, медальон не принадлежал к фамильным ценностям. Как же попал он на ее участок? Трофимов молчал.
— Старуха была одинокой?
— Да. Но пускала на квартиру студентов.
— Прописывала их?
Разумеется, такие подробности Трофимов мог и не выяснять, однако на то он был и Трофимов, и Мазин продолжал расспрашивать, уверенный, что все, что может вызвать интерес у него, так или иначе известно инспектору.
Трофимов достал из внутреннего кармана лист бумаги:
— Вот выписка из домовой книги за пятьдесят шестой год. У Борщевой жили три студента-историка: Курилов Владимир Михайлович, Мухин Алексей Савельевич и Витковский Станислав Андреевич.
Теперь Мазину стало ясно, почему промолчал Трофимов, когда он спросил: «Тупик?»
— Их можно найти?
— Да, Мухин в городе, Курилов работает в музее, Витковский — в Энергострое, в поселке.
— Но ты с ними не разговаривал?
— Нет.
— Почему? — спросил Мазин, отлично зная причину, по которой Трофимов остановился здесь, на этой грани.
Инспектор пожал плечами: «Сами же понимаете…»
Может быть, именно это и мешало его продвижению, он охотно отдавал эстафетную палочку на границе той зоны, где чувствовал, что одного чутья будет мало.
— Прикажешь мне заняться?
