Давно пора - [3]

В одной – лукавствует раввин,

В другой витийствует гуляка.

В эпоху, когда ценность информации

Окрасила эпоху, как чернила,

Повысились и акции той нации,

Которая всегда ее ценила.

Летит еврей, несясь над бездной,

От жизни трудной к жизни тяжкой,

И личный занавес железный

Везет под импортной рубашкой.

Над нами смерть витает, полыхая

Разливом крови, льющейся вослед,

Но слабнет, утолясь; и тетя Хая

Опять готовит рыбу на обед.

Фортуна с евреем крута,

Поскольку в еврея вместилась

И русской души широта,

И задницы русской терпимость.

Растит и мудрецов и палачей,

Не менее различен, чем разбросан,

Народ ростовщиков и скрипачей,

Закуренная Богом папироса.

Сомненья мне душу изранили

И печень до почек проели;

Как славно жилось бы в Израиле,

Когда б не жара и евреи.

Не думай, что деля свое вино,

И рознь мы выдумываем, словно дым;

Евреям слишком многое дано,

Чтоб спрашивалось равно остальным.

За долгие столетия, что длится

Кромешная резня в земном раю,

Мы славно научились веселиться

У рва на шевелящемся краю.

Век за веком роскошными бреднями

Обставляли погибель еврея;

А века были так себе, средние,

Дальше стало гораздо новее.

При всей нехватке козырей

В моем пред Господом ответе,

Весом один: я был еврей

В такое время на планете.

По спирту родственность имея,

Коньяк не красит вкус портвейну,

Еврей-дурак не стал умнее

От соплеменности Эйнштейну.

Те овраги, траншеи и рвы,

Где чужие лежат, не родня

Вот единственно прочные швы,

Что с еврейством связали меня.

Сородич мой клопов собой кормил,

И рвань перелицовывал, дрожа,

И образ мироздания кроил,

И хаживал на Бога без ножа.

За все на евреев найдется судья.

За живость. За ум. За сутулость.

За то, что еврейка стреляла в вождя.

За то, что она промахнулась.

Зря ты, Циля, нос повесила:

Если в Хайфу нет такси,

Нам опять живется весело

И вольготно на Руси.

Поистине загадочна природа,

Из тайны шиты все ее покровы;

Откуда скорбь еврейского народа

Во взгляде у соседкиной коровы?

За года, что ничуть я не числю утратой,

За кромешного рабства глухие года

Сколько русской земли накопал я лопатой,

Что частицу души в ней зарыл навсегда.

Чтоб созрели дух и голова,

Я бы принял в качестве закона:

Каждому еврею – года два

Глину помесить у фараона.

Пусть время, как поезд с обрыва,

Летит к неминуемым бедам,

Но вечером счастлива Рива,

Что Сема доволен обедом.

В эпоху любых философий

Солонка стоит на клеенке,

И женится Лева на Софе,

И Софа стирает пеленки.

От жалоб, упреков и шума,

От вечной слезливой обиды

Нисколько не тянет Наума

Уйти от хозяйственной Иды.

Если надо – язык суахили,

Сложный звуком и словом обильный,

Чисто выучат внуки Рахили

И фольклор сочинят суахильный.

Знамения шлет нам Господь:

Случайная вспышка из лазера

Отрезала крайнюю плоть

У дряхлого физика Лазаря.

Дядя Лейб и тетя Лея

Не читали Апулея:

Сил и Лейба не жалея,

Наслаждалась Лейбом Лея.

Все предрассудки прочь отбросив,

Но чтоб от Бога по секрету,

Свинину ест мудрец Иосиф

И громко хвалит рыбу эту.

Влияли слова Моисея на всиречного[FIXME],

Разумное с добрым и вечное сея,

И в пользу разумного, доброго, вечного

Не верила только жена Моисея.

Влюбилась Сарра в комиссара,

Схлестнулись гены в чреве сонном,

Трех сыновей родила Сарра,

Все – продавцы в комиссионном.

Такой уже ты дряхлый и больной,

Трясешься, как разбитая телега

На что ты копишь деньги, старый Ной?

На глупости. На доски для ковчега.

Тревожна, мнительна, уныла,

Господь ее благослови,

Ревекка любит Самуила,

Она зануда от любви.

Томит Моисея работа,

Домой Моисею охота,

Где ходит обширная Хая,

Роскошно себя колыхая.

Не тоскуй, старушка Песя,

От капризов непогоды,

Лучше лейся, словно песня,

Сквозь оставшиеся годы.

Не лейте на творог сметану,

Оставьте заботы о мясе,

И рыбу не жарьте Натану,

Который тоскует о Хасе.

Век за веком: на небе – луна,

У подростка томленье свободы,

У России тяжелые годы,

У еврея – болеет жена.

Когда черпается счастье полной миской,

Когда каждый жизнерадостен и весел,

Тетя Песя остается пессимисткой,

Потому что есть ума у тети Песи.

Носятся слухи в житейском эфире,

Будто еще до пожара за час

Каждый еврей говорит своей Фире:

Фира, а где там страховка у нас?

Пока мыслителей тревожит,

Меня волнует и смешит,

Что без России жить не может

На белом свете русский жид.

Письма грустные приходят

От уехавших мошенников:

У евреев на свободе

Мерзнут шеи без ошейников.

Снова жаждали забвенья

Все, кому любви отраву

Подносил бездельник Беня,

Кличку Поц нося по праву.

Торжественных не надо церемоний

Для проводов работника провизии;

На пенсию давно хотелось Моне

Уйти до появления ревизии.

Свежестью весны благоуханна,

Нежностью цветущая, как сад,

Чудной красотой сияла Ханна

Двадцать килограмм тому назад.

Жажды власти нет в Ароне,

Дух Арона так притушен,

Что на царском даже троне

Был бы Двойре он послушен.

Весенний воробей

В любви апофеозе

Поет среди ветвей,

Как Соломон о Розе.

От жизненных страшных коллизий,

Кошмаром потрясших эпоху,

Была только польза для Изи,

Умевшего слушаться Броху.

Как любовь изменчива, однако!

В нас она качается, как маятник.

Та же Песя травит Исаака,

Та же Песя ставит ему памятник.

Гвоздика, ландыш и жасмин,

Левкой, сирень и анемоны

Всем этим пах Вениамин,

Который пил одеколоны.

Не спится горячей Нехаме;

Под матери храп непробудный

Нехама мечтает о Хайме,