Давид Седьмой - [30]

В другой раз, наблюдая за короткой ничьей, где соперники повторили общеизвестные ходы, Дэвик заметил: «Пусть все, кто не хочет рисковать, согласятся на ничью друг с другом до турнира. Таблицу заполнят, и останется сыграть только несколько туров…»

В ответ на вопрос, можно ли считать книгу «Ученик чародея» сборником его лучших партий, отвечал: «Нет – это сборник худших партий моих противников».

В первенстве Москвы 1963 года в партии с Симагиным Бронштейн после 1.d4 ♘f6 сыграл 2.g4?!? Партия закончилась вничью. Комментарий Бронштейна: «Симагин подписал бланк и небрежно сказал: “У тебя тут ничего нет. Я этот ход долго анализировал”» Вот так. Иди знай, что играешь с экспертом».

Против знатока испанской Алексея Суэтина после 1.e4 e5 2.♘f3 предлагал сыграть 2…а6, а потом спокойненько забрать слона: «Он же дебют автоматически разыгрывает, совершенно не обращая внимания на ходы соперника…»

После выигрыша у Геллера красивой партии в варианте Земиша защиты Нимцовича у него спросили, когда именно родилась идея комбинации. Бронштейн ответил: когда я пошел а2-а3 на четвертом ходу.

«В ладейном эндшпиле три против трех на одном фланге при сдвоенных пешках “f” у слабейшей стороны ничью легче сделать, если пешки “h” вообще нет, – заявил однажды Бронштейн, – двух пешек совершенно достаточно, у короля больше пространства для маневра, пешка “h” только мешает…» Обижался, когда внимавшие ему, переглядывались, с опаской посматривая на маэстро: «Ну что вы на меня смотрите, вы на позицию смотрите…»

* * *

Послевоенное десятилетие Давид Бронштейн находился на вершине мировых шахмат. Но проблема всех вершин в том, что дальше – спуск! Так же как для альпиниста, для шахматиста зачастую он оказывается труднее подъема.

Хотя через несколько лет после матча на мировое первенство Бронштейн оказался в палаточном лагере, отстоявшем от вершины сначала на один, а потом и на несколько уровней, он продолжал вести себя, как будто стоял еще на самом верху и требовал соответствующего отношения к себе.

Его могло задеть совершенно невинное замечание, даже интонация, и беседовавшие с Бронштейном должны были быть очень внимательны в выборе выражений. Уверен, чувство – как бы не обидеть ненароком знаменитого гроссмейстера – присутствовало у каждого, общавшегося с ним. Постоянно находясь в состоянии затаенной обиды, он болезненно относился к малейшему намеку на неуважение к себе, видя пренебрежение там, где его не было и в помине.

Даже комплименты, отпускаемые ему коллегами, не казались ему таковыми. Полугаевский назвал его однажды «наихитрейшим и наиковарнейшим гроссмейстером», без всякого сомнения имея в виду фантазию и изобретательность Бронштейна.

Давид Ионович тут же дал отповедь в печати. «Не знаю, как воспринимать эпитеты – как похвалу или как осуждение. Я долго думал: не позвонить ли ему и спросить, не нужен ли коллеге 17-томный словарь литературного русского языка, из которого он бы мог выбрать для характеристики моего шахматного стиля слова чуток помягче», – писал Бронштейн.

Если бы он знал, что слово «хитрость» на древнерусском означало «искусство», а «хитрый» – «художник», он, может быть, смирился с «хитрым Дэвиком», так прилипшим к нему.

Как-то Василий Иванчук начал: «Вот я видел одну вашу партию…» Сразу следует вывод Бронштейна: «Одну партию… Что он хотел сказать этим? Одну партию?..»

Карпов после ничьей с ним заметил: «Давид Ионович! А вы неплохо играете в шахматы!» «Почему он мне так сказал?» – не мог успокоиться Бронштейн. – Не понимаю. Не понимаю…»

Юрий Разуваев, выиграв азартно поставленную Бронштейном партию, сказал: «Со мной так нельзя играть…»

Обида на Разуваева, всегда восхищавшегося выдающимся талантом Бронштейна, помнится годами.

Не проходит обида и на итальянцев, вручивших приз имени Джоакино Греко в 1990 году Ботвиннику, а не ему.

А почему при посещении клуба в Париже давняя знакомая Бронштейна, представляя его, «не сказала посетителям клуба, что у нас в гостях знаменитый шахматист и не предложила наградить его аплодисментами?»

Когда в 1991 году он приехал в Гастингс, его включили во второй турнир. Саркастически спросил устроителей: «Скажите, а если бы к вам приехал Капабланка, вы бы его тоже включили в побочный турнир?»

Досталось и Реймонду Кину, написавшему: «Бронштейн наверняка не был достойным противником Ботвинника образца 1948 года».

Реакция Бронштейна: «Любопытно, с чего это он взял? Ведь до этого мы с Ботвинником сыграли две партии, и счет был 1,5:0,5 в мою пользу?»

На Спартакиаде народов СССР в 1979 году Бронштейн был запасным в команде Москвы. Его партия с Панченко осталась неоконченной, и капитан команды решил проконсультироваться с Петросяном и Смысловым, тоже игравшими за сборную столицы. Оба рекомендовали один и тот же план: четкую расстановку фигур, ведущую к постепенному техническому выигрышу.

«Нет, Бронштейн так не играет!» – заявил Давид Ионович.

Борис Постовский вспоминает, что Бронштейн был раздражен самим фактом обращения к экс-чемпионам мира: «Они что, лучше меня понимают шахматы?» При доигрывании он пошел по собственному замысловатому пути, и партия закончилась вничью.