Давид против Голиафа - [8]

И ведь человек реально умер! Человек как цель в себе разоблачился, как только все условия для этого сошлись. Были отодвинуты в сторону представители метафизического дискурса. На передний план вышли агностики и наука. Победила представительная демократия, во всех странах возникли парламенты. Всеобщее образование стало практически доминирующим. То есть все элементы практического либерального гуманизма на сегодняшний день инсталлированы в мир – от Непала до Колумбии. И в этот момент становится понятно, что человек переживает сильнейший кризис. Что возможность его экспоненциального роста как индустриальной системы исчерпана. Что необходим переход к совершенно иным структурам производства продукта и обмена веществ. И что в принципе человек становится помехой самому себе, когда он настаивает, что продолжает оставаться целью для самого себя. То есть человек в претензии на статус всеобъемлющей и последней реальности в некотором смысле становится «квадратным кругом». Когда это очевидно если не для всех, то для многих, возникает необходимость новых интеллектуальных методик.

Нынешняя философия, тесно связанная с либерально-гуманистической традицией, неспособна их предложить. Она исходит из монистических посылок, которые предполагают, что мыслящий человек является одновременно судьей своему собственному мыслительному процессу, опирается исключительно на свой интеллектуальный ресурс. Он не апеллирует ни к метафизике, ни к откровению как религии пророков. Поэтому философия сегодня терпит крах вместе с либерализмом и заменяется постмодернистскими пародиями и шутками.

Традиционалистский клуб предлагает нам возврат к метафизике. Но с точки зрения сил протеста, это идеология врага. Потому что вернуться к метафизике, к шанкарачарьям и «Дао Дэ Цзин» – это значит вернуться к подчинению фараону и признанию того, что 90 % людей являются балластом, от которого надо избавиться, сохранив лишь «высший тип существ», и закрыть историю на главе возврата к Золотому веку. Мы не можем на это согласиться. Ведь таким образом мы отречемся от плеяды тех, кто приходил в мир, чтобы бросить вызов этой системе. Я имею в виду Авраама, Моисея, Иисуса, Мухаммада, – всех тех, кто отдал жизнь, чтобы открыть путь к абсолютно неизведанным возможностям.

Эти неизведанные возможности описываются только теологией. Но не той теологией, которую мы знаем, – теологией Фомы Аквината, схоластов, по поводу которых остались только шуточки про пять тысяч ангелов на острие иглы. Это совершенно другая теология. Теология, к которой близко подошли некоторые диалектически мыслящие протестантские мыслители XIX–XX веков. К которой близко подошел Сартр, формально декларировавший себя атеистом, но очень многие тезисы которого являются глубочайшими откровениями в природе нового понимания религиозности. Это теология, которая брезжит в отдельных пассажах Декарта и Канта.

Я веду речь о теологии, рождающейся из пафоса отрицания Объекта, из отрицания власти Объекта над человеческой душой. Это учение о том, что подлинный Субъект трансцендентен онтологии, непосредственному наличному бытию. Что этот Субъект является некой точкой оппозиции макросистеме феноменов. А с другой стороны, это понимание того, что Субъект не совпадает с нашим эмпирическим «Я». Последнее является орудием и инструментом для реализации Божественной воли, провиденциального замысла этого Субъекта.

Культ Объекта

Главное здесь – методология, и методология очень практическая. Возьмем пример. Все интересующиеся вопросом знают о кризисе современной физической науки. Кризис этот вчерне состоит в том, что существует проблема несовместимости законов микромира и макромира. Один исследован Планком, другой Эйнштейном. Оказывается, что они выработали настолько принципиально разные подходы, что их системами нельзя описать оба мира сразу. И вот уже пятьдесят лет физики и научные философы пытаются создать единую теорию, систему описания, которая свела бы на общей площадке два этих мира. Ученым, как и всем современным людям, воспитанным в платоновскогегелевской системе, не дает покоя идея монизма, то есть идея обязательного, объективного единства внешнего мира. Она сидит в физиках, в журналистах, в подсознании религиозных деятелей. Монизм – это вещь, выращенная язычеством. Язычник – это естественный монист.

Проблема в том, что монизм отдает пальму первенства Объекту. То есть монизм – это Объект, говорящий через человека. Это огромный торжествующий Объект, который берет человека как некоторую дуду, через которую он дудит. И один из потрясающих примеров интеллектуального вырождения объективизма является пример марксиста Альтюссера. Этот известный философ, член французской Компартии, начинавший как католик, прожил долгую жизнь с 18-го по 90-й год. Он был абсолютным сталинистом, он был марксистом по сталинским образцам. И он пришел к выводу, что никакого Субъекта нет. Что такое история, по Альтюссеру? Это Объект, который осуществляет себя через собственное движение и через ряд манипуляций, в которых человек является снимаемым, переходным моментом. Представим себе замятинское «Мы» и изобразим это в терминах марксистской диалектики. Это будет Альтюссер. То есть меня, по большому счету, – нет. И вас тоже – нет.