Давид Копперфильд. Том 2 - [135]

— Вы, конечно, откликнулись, бабушка?

— Я навестила его и после того немало пробыла с ним.

— Он умер в ночь перед нашей поездкой в Кентербери? Не так ли? — спросил я.

Бабушка кивнула головой.

— Теперь уж никто не может повредить ему, — проговорила она, — то была пустая угроза.

Мы выехали из города, направляясь к Горнейскому кладбищу.

— Лучше здесь, чем в городе, — заметила бабушка. — Он родился здесь.

Мы вышли из коляски и проводили простой гроб к могиле в углу кладбища, где он и был похоронен.

— Тридцать шесть лет тому назад, мой дорогой, я вышла замуж, — проговорила бабушка, когда мы шли обратно к коляске. — Да простит нас всех господь!

Мы молча сели в экипаж, и она долго молчала, держа мою руку. Потом она вдруг неожиданно залилась слезами.

— Это был красивый мужчина, когда я вышла за него, Трот, и как он ужасно изменился! — промолвила она.

Бабушка недолго плакала. Слезы облегчили ее; она успокоилась и даже повеселела.

— Мои нервы что-то немного не в порядке, — заметила она, — иначе я не проявила бы такой слабости. Да простит нас всех господь!

Мы вернулись в ее домик в Хайгейте и здесь нашли доставленное утренней почтой письмецо от мистера Микобера.

«Дорогая мэм и Копперфильд! — писал он. — Благодаря проискам Уриа Гиппа я вновь арестован за неуплату по другому выданному ему мною векселю, и дни мои в долговой тюрьме сочтены».

Под этим была приписка:

«Я вскрыл письмо, чтобы сообщить вам, что наш общий друг мистер Томас Трэдльс (он еще не уехал отсюда и прекрасно выглядит) уплатил по векселю со всеми расходами от имени благородной мисс Тротвуд, и я с семьей на вершине земного блаженства!»

Глава XXVI БУРЯ

Теперь я подхожу к событию, оставившему такой неизгладимый след в моей душе, событию такому ужасному, связанному такими бесконечно разнообразными нитями со всем предшествующим, что с самого начала моего повествования оно, словно какая-то громадная башня на равнине, все росло и росло в моих глазах и бросало тень даже на дни моего детства.

Это ужасное событие в течение многих лет я не переставал видеть во сне; и, когда, страшно потрясенный таким сновидением, я вскакивал, мне чудилось, что в моей спокойной комнате среди ночной тишины все еще бушует его ярость.

Оно и теперь снится мне, хоть и гораздо реже. Но буря или даже случайное упоминание о морском береге сейчас же, в силу ассоциации, необыкновенно ярко воскрешает его в моей памяти. Постараюсь описать все так, как оно происходило, В сущности, тут даже не воспоминание, — я это вижу, это снова совершается на моих глазах.

Приближалось время, когда корабль, на котором отправлялись эмигранты, должен был отплыть, и моя милая старая няня (она была страшно убита моим горем) приехала в Лондон, Я постоянно бывал с нею, с ее братом и Микоберами (все они проводили много времени вместе), но Эмилии так ни разу и не видел.

Однажды вечером, незадолго до отплытия корабля, мы были одни с Пиготти и ее братом. Заговорили о Хэме. Няня рассказала нам, как нежно он простился с ней, как спокойно и мужественно держал себя, что особенно было удивительно в последнее время, когда, по ее мнению, на душе у Хэма было особенно тяжко. Любящая тетка могла без конца говорить о своем племяннике, а мы с не меньшим интересом, чем она повествовала, слушали ее.

Мы с бабушкой распрощались с нашими коттеджами в Хайгейте: я собирался путешествовать, а бабушка вернуться в Дувр. У нас с ней была временная квартира в Ковент-Гардене. Когда в тот вечер я, после всех рассказов о Хэме, пешком возвращался домой, я задумался о нашем с ним последнем разговоре в Ярмуте и тут решил, что лучше теперь же написать Эмилии, чем передавать ей письмо через дядю, уже прощаясь с ним на корабле, как я первоначально хотел было сделать. Мне пришло в голову, что Эмилия, прочитав мое письмо, быть может, пожелает послать через меня несколько прощальных слов несчастному человеку, так любившему ее. Во всяком случае, думалось мне, ей следует дать возможность так поступить. И вот, придя домой, прежде чем лечь в постель, я написал Эмилии. Начал я с того, что недавно виделся с Хэмом, а затем дословно передал все, что он просил сообщить ей. И если бы я даже имел право добавить что-либо от себя, то этого не следовало бы делать: ни я, ни кто другой не смог бы лучше самого Хзма сказать о том, как он верен и добр.

Я написал еще записку мистеру Пиготти с просьбой передать Эмилии прилагаемое письмо и, запечатав то и другое вместе, распорядился отнести этот пакет рано утром по адресу. Лег я на рассвете, но, будучи расстроен более, чем мне это казалось, я заснул, только когда уже взошло солнце. Долго я спал, но сон не освежил меня. Проснулся я, почувствовав, что возле меня бабушка.

— Трот, дорогой мой, — сказала она, — видя, что я открыл глаза, — я все не решалась будить вас. Здесь мистер Пиготти. Можно ли ему войти?

Я ответил, что рад его видеть, и он вскоре появился.

— Мистер Дэви, — начал он, пожав мне руку, — я отдал Эмилии ваше письмо, и вот ее ответ. Она поручила мне, сэр, просить вас прочесть то, что она написала, и, если вы там не найдете ничего обидного, передать это письмо…