Давай притворимся, что этого не было - [15]

Кузов пикапа моего отца запросто мог стать частью «Ада» Данте, если бы Данте хоть раз побывал в техасской глуши.

Это воспоминание было все еще свежо, когда отец вытолкнул нас в холодный мрак, чтобы показать тот ужасный трофей, который ему удалось поймать, подстрелить или сбить. Мы с сестрой обеспокоенно держались позади, в то время как мама, сделав глубокий вдох, отважно наклонилась, увидев перед собой дюжину живых птиц, выглядевших так, словно их провезли прямо через ад. Некоторые из них недовольно щебетали, но большинство просто забились в угол, явно контуженные после только что совершенной ими поездки с ветерком и шокированные тем, что им пришлось находиться в кузове пикапа вместе с несколькими животными трупами, скорее всего, подобранными моим отцом, чтобы сделать из них чучела. Полагаю, у птиц были такие же впечатления, какие были бы у вас, если бы вы сели в попутную машину к незнакомцу, а потом обнаружили в ней несколько абажуров для ламп, сделанных из останков убитых попутчиков.

Отец заявил, что эти птицы – послушные перепела, а мама возразила, что на самом деле это шумные индейки. Он объяснил, что выменял их на ржавый арбалет, который притащил домой пару месяцев назад; поскольку формально птицы вроде как были меньшим из зол, постольку она покачала головой и вернулась к уборке. Моя мама не спорила без надобности и, наверное, решила, что перепела (которые на самом деле были индейками) будут представлять для всех нас куда меньшую опасность.

Эти птицы горячо полюбили моего отца. Они ходили за ним по пятам – подозреваю, ими руководил своего рода стокгольмский синдром, который определенно усиливался от того, что они видели, как отец каждый день заносит в дом мертвых животных. Казалось, мой отец был единственным человеком, которого они могли терпеть. Шли месяцы, индейки росли, становились все более громкими и несносными. Они усаживались на невысокие ветки деревьев и горланили на маму каждый раз, когда она выходила из дома. Отец настаивал, что перепелки просто ведут себя немного эксцентрично и что принимать радостные песни этих птиц за злобное кулдыканье – ошибка с нашей стороны. Он предположил, что то, как мы реагируем на перепелок, указывает лишь на то, что у нас у самих совесть нечиста, а мама предположила, что ему не помешало бы несколько раз проткнуть ногу вилкой, но говорила она это скорее глазами, а не ртом, – впрочем, мой отец редко обращал внимание как на ее слова, так и на ее взгляд.

Птицы становились все более крупными и злыми, и я благодарила Бога за то, что у нас есть соседи, которые являются свидетелями того, как индейки себя ведут. Меня уже одолевали комплексы и застенчивость, и неприятные злобные нападения индеек мало способствовали повышению моей и без того заниженной самооценки. Мы с сестрой пытались не обращать внимания на происходящее, что было довольно сложно, поскольку мой отец настоял на том, чтобы мы дали индейкам клички и обращались с ними как с домашними животными. Домашними животными, которые злобно нападали на нас и щипали за тоненькие щиколотки, пока мы кругами бегали от них по двору, с криками умоляя кого-нибудь открыть дверь в дом и пустить нас.

Лиза попыталась объяснить отцу, что птицы (под предводительством непредсказуемой индейки, которую по какой-то причине назвали Дженкинсом) хотели нас сожрать, но отец заверил нас, что «у перепелок даже зубов нет, так что если бы им и удалось вас убить, то съесть они точно вас не смогли бы». Полагаю, он думал, будто это нас успокоит.

– А у индеек есть зубы? – сообразила спросить моя ловкая сестренка.

Папа попытался было прочитать ей нотацию по поводу уважения к старшим, но ему пришлось отвлечься, чтобы поймать Дженкинса, который разместился на капоте автомобиля почтальона и ожесточенно атаковал дворники, одновременно осуждающе кулдыкая на самого недоумевающего почтальона.

Мы жили в сельской местности, так что наш почтальон привык к тому, что ему досаждают бродячие собаки, но он оказался совершенно не готов к нападению озлобленной индейки и возмущенно закричал:

– Посадите этих долбаных индеек под замок, если вы не можете их контролировать!

Моему отцу пришлось немного поднапрячься, чтобы поднять с капота здоровенную птицу: после этого он засунул ее под мышку и сказал (с поразительным для человека с индейкой под мышкой достоинством):

Сэр, это перепел. И зовут его Дженкинс.

Я была поражена изящными манерами и самообладанием моего отца в этот момент, особенно в свете того факта, что Дженкинс яростно фыркал на почтальона и потрясал резинкой от дворников, которую зажал в клюве, словно кнут. Я не удивилась, когда на следующий день обнаружила в нашем почтовом ящике записку, в которой сообщалось, что отныне нам не разрешается вместо марок лепить скотчем к письмам четвертаки, а посылки теперь будут оставляться у почтового ящика, а не доставляться до двери. Маму это расстроило – ей не очень хотелось ездить в город за марками, а оставлять посылки у почтового ящика для почтальона, скорее всего, означало, что он будет попросту выбрасывать их на ходу из машины в сторону нашего дома. Индейки быстро приспособились к этим нововведениям и начали собирать почту во дворе, и это было бы полезно, приноси они ее, как это делают собаки, в дом, но вместо этого они гордо расхаживали с письмами в клюве, словно это были какие-то важные индюшачьи документы, которые моя мама совершенно незаконно пыталась у них отобрать. Она постаралась убедить нас в том, что забирать почту у индеек будет веселой каждодневной игрой, но мы с ней не согласились, заметив, что нормальная игра в «попробуй отними» не заканчивается окровавленными лодыжками и угрозой заражения птичьим гриппом.