Давай попробуем вместе - [40]

– Господи, еще один…

Наконец лязгает засов, и в образовавшейся узкой щели я вижу половину мертвенно-бледного лица и холодный блеск отточенного топора.

– Гарик, – говорю я, – ты что, сдурел?

Железное острие медленно движется вверх, притормозив на уровне моего носа, и я с ужасом понимаю, что недалек от истины.

– Это ты, Костыль? – звучит по ту сторону двери сдавленный хрип, точно я стою на пороге склепа.

– Нет, – рычу я, – Хаттаб. Открой же чертову дверь, мать твою!

Он снимает цепочку, я проскальзываю внутрь, и Гарик тотчас торопливо щелкает замками. Топор, рукоятью вверх, точно безмолвный надзиратель, стоит рядом. А я смотрю и не могу, не хочу верить, что этот худющий, неопределенного возраста человек с трясущимися желтовато-серыми руками, бескровным лицом и глазами, подернутыми тяжелой, мутной, как горный туман, серой пеленой, и есть Игорь Шмелев, мой ровесник и фронтовой товарищ, для которого война закончилась уже с полгода.

– Гарик… – Я не слышу собственного голоса.

– Зачем пришел? Я никого не звал. Я хочу все забыть. Словно ничего не было. Ничего… – Он говорит, глядя в пол, быстро, точно заучил несколько фраз и боялся ошибиться. – Тебе здесь нечего делать. Убирайся…

Он подталкивает меня к закрытой двери. Потом, спохватившись, пытается отстегнуть цепочку, но тощие руки трясутся, и у него ничего не выходит. Я хочу помочь, но внезапно он прерывает свое занятие, в глазах появляется лихорадочный блеск.

– Слушай, – горячо шепчет Гарик, сфокусировав, наконец, на мне блуждающий взгляд. – Одолжи мне денег… Сколько можешь. Я верну, честное слово… Устроюсь на работу и отдам… Ты где работаешь?

– В охране, – мямлю я, совершенно сбитый с толку, не успевая проследить за обрывочным ходом его мыслей.

– А оружие тебе дают?

– Да, «Макарова»…

– Это хорошо… – Его левая щека задергалась так, что зашевелилось ухо. Но выглядит это не смешно, – страшно.

– Хорошо, – повторяет Гарик. – Человек без оружия – ничто. Я тоже хочу купить что-нибудь. Чтобы защищаться от них… – Он неопределенно вертит головой. – Но у меня нет денег. Одолжи мне по-товарищески… Я отдам, честное слово… – Он вдруг хватает меня за локоть так же, как час назад его мать.

Я осторожно беру его за плечи, острыми костяшками пробуравившие мои ладони.

– Гарик, скажи правду: ты принимаешь наркотики?

Его взгляд вмиг становится диким. Гарик отшатывается, вырываясь, вопит, брызгая слюной:

– Не твое дело! Пошел в задницу! Ты такой же, как все. Как моя мать! Тоже пришел упечь меня в психушку! Убирайся, или я тебе башку раскрою!

Я не успеваю глазом моргнуть, как он хватает топор, начинает размахивать им перед моим носом. Признаться, мне стало здорово не по себе. Что происходит сейчас в его одурманенном мозгу? И еще в моей голове проносится, как глупо, пройдя войну, погибнуть от руки спятившего фронтового товарища.

– Гарик, – говорю я как можно спокойнее. – Прекрати. Это же я, Славка Костылев, помнишь? Я – свой. Мы же в одной упряжке. Мы вместе. Я никому не позволю тебя обидеть… Мы тут с ребятами встречались. С Кириллом, Огурцом. Жаль, что тебя не было. Но мы опять соберемся, пригласим девочек, устроим потрясающую тусовку…

По мере того как я плету свою речь, его лицо становится мягким, дряблым, руки безжизненно повисают, топор глухо шлепается к ногам.

– Прости, – шепчет он, – я помню, ты друг. друг…

Он медленно оседает на пол и, привалившись спиной к дверному косяку, закрывает лицо ладонями и трясется в беззвучных рыданиях.

– Я не могу так больше, не могу… Не могу есть. Когда я смотрю в тарелку, то вижу, как в ней копошатся черви… Жирные, склизкие, окровавленные… Я чувствую, как они проникают в меня… – Он задергался, точно пытаясь смахнуть нечто видимое лишь ему одному. – Я слышу канонаду, разрывы, стоны, хрипы! Я слышу войну! Слышу всегда! Она звучит в моей голове! – Он вдруг с силой ударился лбом о стену. Раз, другой. – Я включаю музыку. Плевать какую, лишь бы заглушить эти звуки! И эту боль, ужасную боль… Черви, они пожирают меня, мои внутренности, как сожрали Сайда… Мы все, все – ходячие мертвецы… Как те, что приходят за мной. Но я прогоняю их, я их прогоняю… Я куплю автомат и снова их убью… – Сорвавшийся было крик снова перешел в шепот. Гарик прикусывает губу, и по подбородку тоненькой струйкой течет кровь, смешиваясь со слезами.

Я шарю по карманам, нахожу полтинник, сую ему в руку:

– У меня больше нет.

– Спасибо. – Он шумно сморкается в край грязной майки. – Я ведь пытался завязать однажды. Даже в больницу лег. А там еще хуже… Таблетками пичкают – никакого с них толка, только в сон клонит. А снится все то же самое… Вокруг одни чокнутые. Старик какой-то ходит кругами, бормочет под нос: «Не убивайте меня, не убивайте…» Пидор один попытался ночью в койку мою залезть. Ну, я ему рожу расквасил… И смылся. В платную пошел. По телерекламе. Там все чистенько, культурно. Обращаются: «Господин, чего изволите»… – Он отирает мокрые виски. – Четыре тысячи долларов стоит. Я сказал, где был и что мне нужна помощь. Только денег таких нет… И знаешь, что мне ответили? «Мы же вас туда не посылали». Так-то… Дешевле уколоться и забыться… Помнишь, как в песне?