Давай надеяться на лучшее - [108]

Он стоит у мойки и грызет морковку. Вид у него раздраженный, когда он спрашивает, получила ли я его эсэмэску – поскольку я не ответила. Я отвечаю, что получила, но в тот момент никак не могла достать телефон. Я тоже раздражена из-за того, что он подгоняет меня во время укладывания, – словно я могу заставить двухлетнего ребенка заснуть по расписанию, словно это зависит от меня. Стиснув зубы, я шиплю в ответ, что у меня нет другого выхода, кроме как продолжать – быстрее все равно не получится. Он указывает мне на то, что теперь никогда не получается быстро. Называет Ивана невероятно боязливым, но я игнорирую его комментарий и бросаю взгляд на часы. Почти половина десятого. Я с трудом сдерживаю зевок. Он замечает это и говорит ей, что пора чистить зубы и ложиться. Некоторое время она протестует, но вскоре сдается. Они уходят в спальню, а я падаю на диван. Посуду из посудомойки я достану завтра. Сейчас я слишком устала.

Трудно с точностью сказать, почему так происходит, но я почти все время нахожусь в стрессе. Возможно, сказывается возврат к повседневной жизни после отпуска. Возможно, дело в том, что Иван по-прежнему не любит садик, и меня мучает совесть каждый раз, когда я вынуждена оставлять его там. Возможно, мне непросто дается перестройка к новой жизни, где нас в семье четверо, а не двое, да к тому же еще и в повседневной крутежке. Режим, который надо соблюдать, сон, который надо поймать, еда, которую надо готовить, и дети, которых надо отводить и забирать, замечать и хвалить, распределять внимание максимально справедливо и одновременно сделать так, чтобы сил хватало на обоих. Возможно, у меня вызывает стресс то, что сейчас количество детей удвоилось по сравнению с тем, к чему я привыкла. Возможно, мне просто кажется, что часов в сутках стало меньше, чем было летом. Возможно, все дело в несоответствии между тем, что происходит в моих взаимоотношениях, и тем, что я рассказываю о них окружающим. Но что-то постоянно свербит.

Зачастую я ощущаю себя загнанной лошадью еще до начала рабочего дня. Врываюсь в офис и кидаюсь к компьютеру, не тратя времени на болтовню с коллегами, чтобы как можно эффективнее выжать все по максимуму из рабочих часов. Обед я все чаще поедаю прямо за компьютером или за разговорами с ним, планируя вечер. Кто купит продукты, что мы будем есть, где мы сегодня будем ночевать, у него или у меня. Выйдя с работы и направляясь в сторону садика, я почти бегу, задыхаясь. Когда я прихожу в садик, Иван, уставший и капризный, обвиняет меня в том, что я пришла слишком поздно, и говорит, что хочет домой. Я тревожусь, когда Иван расстроен. Мой мозг тут же начинает отчаянно искать решения и прочесывает день, ища причину недовольства. Не обсуждая это дома, поскольку подозреваю, что по этому вопросу мы придерживаемся разных мнений, я пытаюсь предлагать Ивану побыть со мной наедине первый час после прихода из садика и последний час перед укладыванием. Это сложно осуществить в той жизни, которую мы пытаемся построить вместе. Особенно в свете нашей последней ссоры, когда я в принципе пообещала перестать сюсюкать с Иваном. С тех пор мы больше не возвращались к этой теме, однако я чувствую, что его это раздражает. Он по-прежнему считает, что я слишком много вожусь с Иваном, позволяя ему занимать слишком много места в нашем совместном времяпрепровождении. Он считает, что я несправедливо распределяю внимание между детьми и что я бесхребетно готовлю простую еду типа сосисок и фрикаделек вместо того, чтобы готовить полноценную еду и приучать детей есть то, что дают. Чувство того, что мне не удается удовлетворить потребности всех одновременно, все чаще дает о себе знать, – а с ним приходит и чувство вины.

Список тех, перед кем я чувствую вину, теперь уже очень длинен. Меня мучает чувство вины перед твоими родителями за то, что я не встречаюсь с ними так часто, как раньше, и не делюсь с ними тем, что происходит в моей жизни, хотя и знаю, что они недоумевают. Я чувствую себя виноватой, что не участвую во всяких мероприятиях с друзьями, не отвечаю на их приглашения и не появляюсь. Я ощущаю вину, что никогда не обедаю с коллегами и ухожу с работы раньше, чем они, чтобы успеть вовремя забрать Ивана. Дома я испытываю чувство вины за то, что его дочь оказывается обделенной, когда я пытаюсь удовлетворить потребности Ивана, и что Иван оказывается обделенным, когда я стараюсь посвятить себя только ей. Все время меня преследует чувство вины, потому что всегда, кажется, есть кто-то, кто ожидает от меня большего, чем я успеваю или физически в состоянии дать. О чем бы я ни подумала, мне тут же вспоминается что-то или кто-то, кто вызывает у меня чувство вины. Частенько я использую Ивана в качестве повода уйти в спальню и закрыться там, создавая искусственную паузу. Тогда я чувствую себя виноватой, что укладывание растягивается так надолго.

Со своего места на диване в гостиной я слышу, как он в соседней комнате шепчет своей дочери, что любит ее. Он говорит, что она – самое прекрасное, что у него есть, и рассказывает ей, почему он каждый день гордится ею. Я слышу, как она хихикает, когда он шутит с ней, а потом просит почесать ей спинку. Затем наступает тишина. Не прошло и десяти минут, как они ушли в спальню. Их ежевечерний ритуал куда короче, чем у нас с Иваном, и вне всяких сомнений, куда гармоничнее. Он гладит ее по спине и смотрит при этом сериал в телефоне. Сама я только скриплю зубами после часового укладывания Ивана, и мне не хочется делать ровным счетом ничего.