Дау, Кентавр и другие - [4]

Еще одно сильное впечатление детства, которое повлияло на мой выбор профессии. Там же, в доме пионеров, где я око­лачивался, играя в шашки, как-то проводилась встреча с про­фессором химико-технологического института. Я учился тогда в седьмом классе и помню, что этот профессор с высокоин­теллектуальным лицом, так не похожий на моих школьных учителей, произвел на меня глубочайшее впечатление своей личностью. Я до того таких людей не видел. В том кругу, где я жил, не было особенно образованных людей. Он так поразил мое воображение, рассказывая о достижениях науки в области химии, что я тогда решил — я тоже буду профессором, как он.

Очень важную роль в моем воспитании сыграли математи­ческие олимпиады. Это началось в тридцатых годах, когда я учился в восьмом классе. Я успешно выступал на областных олимпиадах, занимал первые места, в десятом был чемпионом области. Так у меня возникли какие-то контакты с универси­тетскими профессорами математики, которые курировали эти олимпиады. Надо сказать, что успехи детей в то время были основным предметом гордости родителей. Я помню, что о моих олимпиадных успехах писала местная газета «Заря», а город был небольшой, и меня все знали и завидовали моей маме. Мама очень гордилась.

Как мы жили. Мы жили на одной из главных улиц города, улице Ленина. Она шла в гору от самой главной, улицы Карла Маркса. У нас был одноэтажный дом, состоящий из двух фли­гелей — основного и другого, поменьше. Они были связаны неким подобием арки, на которой было написано: «От постоя свободен». В этом доме до революции жил генерал Сильчевский, которого я, естественно, никогда не видел. Дом был раз­делен на коммуналки, и нам досталась, по-видимому, гости­ная, большая комната с тремя окнами на улицу. В этой комнате до войны мы и жили — отец, мать, я и моя сестра Ревекка. Надо сказать, что теснота не представляла для нас тогда ка­кой-то особенной проблемы или неудобства. Каждый зани­мался в своем углу, работал или учился. Я помню только, что мама не очень любила топить печь, поэтому зимой я сидел и готовился к занятиям в тулупе и валенках.

Мать звали Тауба Давыдовна, знакомые звали ее Татьяна. Отец — Меир Исаакович. Родственников матери я знал, до войны они жили тут же, в Днепропетровске, а родственники отца жили где-то на киевщине, я их никогда не видел. Мама была из пролетарской семьи, у нее было два брата, Лева и Петя, оба очень высокие. Дядя Лева работал на заводе имени того же Петровского мастером доменного цеха. В начале войны их эвакуировали на Урал, и потом дядя Лева стал большим начальником на «Азовстали». А дядя Петя, который тоже ра­ботал на металлургическом заводе, погиб в начале войны не­далеко от Днепропетровска.

Еще у моей мамы была сестра Соня. Она, по-видимому, несколько нарушала традиции еврейских семей, вращалась в кругу русских молодых людей и вышла замуж за русского. Может быть, впрочем, он был и украинец, но тогда говори­ли — «русский», что было одно и то же. Она сама была светлой блондинкой, не похожей на еврейку. У них было двое детей, и когда муж ушел в армию, она осталась в городе. Она была, казалось бы, полностью ассимилирована — русский муж, рус­ские, светловолосые дети — и, очевидно, рассчитывала уце­леть. Нс_; когда Днепропетровск заняли немцы, соседи выдали ее, и она погибла.

Университет

Окончив школу, я получил аттестат «з видзнакою», то есть с отличием, и поступил на физическое отделение университе­та. Тут у меня, конечно, был вопрос — я был уже связан с математикой, но, подумав, поступил все-таки на физическое отделение. Это был 1936 год. В это время в Днепропетровске был организован филиал Ленинградского физтеха. А.Ф. Иоф­фе как раз в то время организовывал эти филиалы — Харьков­ский, Днепропетровский, Уральский. В университет приехала большая группа ленинградских профессоров. Среди них были Б.Н. Финкельштейн, приятель Ландау, Г.В. Курдюмов, который организовал потом в Москве Институт физики твердого тела, В.И. Данилов — все первоклассные физики Ленинградского ФТИ, ученики А.Ф. Иоффе. Все они преподавали в Днепропет­ровском университете. Б.Н. Финкельштейн стал потом моим научным руководителем. В этом смысле мне очень повезло.

Кроме того, на физическом факультете уже вовсю ходили рассказы о Ландау, который преподавал тогда в Харькове. Это совсем недалеко от Днепропетровска, всего каких-то сто во­семьдесят километров. И хотя учебников Ландау-Лифшица тогда еще не было, рукописи его лекций циркулировали среди студентов, и мы изучали теорфизику по конспектам лекций Ландау. Их красота произвела на меня глубокое впечатление, и я очень быстро решил, что буду физиком-теоретиком.

Я стал ходить на семинары Финкельштейна. Но свою пер­вую любовь, математику, я тоже не забывал. Теорию функций комплексного переменного у нас тогда читал С.М. Николь­ский. Сейчас он уже академик, и недавно отмечалось его сто­летие. Каждый раз, когда мы встречаемся, он говорит, что я самый выдающийся из его студентов. Встреча получается очень теплой.

Математическая наука в университете тоже была очень сильной. В этом большая заслуга Сергея Михайловича. У него были тесные контакты с московскими светилами математи­ки — А.Н. Колмогоровым, П.С. Александровым, В.Ф. Каганом. Они регулярно приезжали к нам с лекциями, и в университете была атмосфера высокой математики.