Датчанин Ферн - [30]

Я отпираю шкаф. Объявляю фру Хансен: ей предоставлена свобода при условии, что она будет молчать. Ее испуг просто смешон.

Вдвоем мы возвращаемся в гостиную.

— Посмейте только тронуть ребенка! — говорит она.

— Я никого не собираюсь трогать!

Лина сидит на самом краю кожаного кресла. Тонкие ножки вытянуты вперед. Она не поворачивает головы, когда мы входим.

— Ну вот я и выпустил фру Хансен из шкафа! Ты довольна?

Никакого ответа.

— Ты довольна? — громко вопрошаю я.

У обеих каменные лица. Что бы я ни сделал, что бы я ни сказал — все равно я останусь Мартином Ферном.

— Хочешь, я вернусь домой и буду жить здесь с вами?

Напряженная тишина.

Наконец фру Хансен не выдерживает:

— Я говорила госпоже Ферн. Я ей предсказывала, что все это плохо кончится. Уж сколько раз так было. Я все сказала госпоже…

— Замолчите вы наконец! — кричу я.

Она испуганно смолкает.

— Никакой я не Мартин Ферн…

Ответа нет.

— Никакой я не Мартин Ферн! — кричу я. — Мне он так же противен, как вам!..

Фру Хансен снова встает на караул у входа.

Кто-то толкает дверь. Раздается хрипловатый свист. В кабинет вбегает худощавый мальчик. Он раскраснелся, тяжело дышит, смеется. Но тут он замечает меня — радость его сразу спадает.

Мальчик, словно оцепенев, замирает в дверях. Долгая пауза.

— Очевидно, перед нами Фредерик, сын Мартина Ферна?

— Да…

— Привет! Я Рудольф Габсбургский!

— Ты что, сбежал?

— Да, некоторым образом…

— Разумеется, он сбежал! — подает голос фру Хансен. — Представь, нам звонили из санатория!..

Он идет к Лине, становится рядом с ней. Защитник. Беспомощный смешной детский жест, от которого у меня сжало горло. Рыцарство свойственно подросткам. Он кладет одну руку на спинку кресла, где сидит сестра, другой крепко сжимает ракетку.

— Не надо меня бояться, — говорю я. — Я никого не трону…

— Он запер меня в шкафу!..

— Но я же выпустил вас оттуда! — парирую я.

— Он потащил меня за руку… и впихнул в шкаф!

— Ну хорошо, я — чудовище!

У мальчика такие же светлые волосы, как и у его сестры. На лице прыщики. Один прыщик — побольше — в самой ноздре. Наверно, мальчику больно, когда он смеется. А нос у него тоже чуть свернут набок, как у Мартина Ферна.

— Скажи, я Мартин Ферн? — спрашиваю я его.

— Конечно, кто же еще?

Над оградой палисадника показывается голова соседки. Она пристально вглядывается в окна.

— Может, я Рудольф Габсбургский!

— Надо позвонить в полицию! — говорит фру Хансен.

— Посмейте только! Мартин Ферн такое вам устроит, какого вы еще не видали!..

— Хуже не будет!

— Что за человек твой отец? — обращаюсь я к Фредерику.

Фру Хансен опять вмешивается.

— Об этом мы не станем распространяться!

— Вот так все и отвечают! Никто не хочет сказать правду!

— И правильно делают!

Не женщина, а монумент. Кажется, толкни ее, она рухнет на пол и рассыплется на тысячи мелких осколков.

— Что за человек был Мартин Ферн? — спрашиваю я снова.

Между нами стена. Средневековая стена с амбразурами, со стрелками на башнях. Однажды возникнув, она так и осталась на веки вечные. Все знают Мартина Ферна. Один я не знаю его. Но все требуют, чтобы я играл его роль, взял ее на себя раз и навсегда. Несносная личность! Они хотят, чтобы я в этом убедился. Я ничего не имею против Мартина Ферна. Но роль его мне не по вкусу.

— Вам жалко маму?

Эта отчаянная мальчишеская любовь к справедливости. Помеченная ранним опытом. Всем, что мальчик увидел и осознал. В первую голову — развалом семьи.

— Фредерик, скажи ты… своими словами… в чем дело?

Губы мальчика сердито, отчаянно вздрагивают.

Зычный голос фру Хансен:

— Перестаньте терзать мальчика, господин Ферн!

— Никакой я не Ферн!

— Ну вот еще…

— Мама так переживала! — говорит Фредерик. — И мы боялись тебя…

— Но почему?

Он не знает, что ему сказать, как объяснить этот страх.

Фру Хансен идет к телефону. Встаю. В одной руке у меня пушечное ядро, в другой нож для разрезания бумаги. Королевские регалии Мартина Ферна — его корона и скипетр. Фру Хансен сразу же останавливается, возвращается к двери.

Я снова кладу регалии на стол. Дети испуганы — вдруг я пущу в ход эти штуки? Смешно.

— Не бойтесь меня! — говорю я.

Но я не в силах сломить привычные представления. Столько раз они видели меня во гневе. Значит, и впредь мне следует оставаться таким — гневным и грозным.

— Мне жаль его! — говорю я.

Чуть погодя:

— А вам — неужели вам совсем его не жаль?

Фру Хансен всегда уверена в своей правоте. Жизнь для нее все равно что огромный пирог, который можно разрезать на куски. Весь мир умещается в таком пироге. Один из кусков зовется Мартином Ферном. Пожалуй, не самый съедобный кусок.

— Кого жаль… вас?

Она зловеще ухмыляется.

— К чему эта комедия, фру Хансен?

— Мы вовсе не разыгрываем комедии!..

Как смеет она говорить от имени детей!

— Крестовый поход открыт! — говорю я.

Передо мной стена. Пути вперед нет.

— А сами вы, фру Хансен, никогда не совершали дурных поступков?

— Кто, я?

— Да, вы! Разве вам не случалось запускать руку в наш семейный кошелек?

Лицо ее багровеет.

— Вот она, ваша благодарность!..

— Мы пожалуем вам золотую медаль!

Иду к двери. Фру Хансен отшатывается от меня. Вхожу в соседнюю комнату. Фру Хансен крадется к телефону. Возвращаюсь назад. Вынимаю штепсель шнура и начинаю кружить по комнате с телефоном в руках. Фру Хансен стоит в дверях, как солдат королевской лейб-гвардии. Убейте ее, она все равно не сдастся. Она будет биться до конца, цепляясь за дверной косяк. А мир как был, так и останется для нее огромным домашним пирогом.