Дарю вам праздник - [34]

— Прошу прощения, мисс Хаггеруэллс. Я совсем не хотел вас задеть.

— Ладно, все в порядке. Я, наверное, слишком раздражительна. Всю жизнь я вижу враждебность и подозрительность вокруг. Окрестные фермеры уверены, что мы занимаемся чем-то безнравственным или, уж во всяком случае, беззаконным. Вы и представления не имеете, какая шипастая корка вырастает на сердце, когда изо дня в день каждый чурбан в округе скалит зубы: «Вон одна из них; бьюсь об заклад, они там…» и дальше то, что в данный момент ему представляется наиболее далеким от его понимания нормы. А недоверие респектабельных школ? По совести говоря, Приют действительно можно назвать убежищем для тех, кто не сумел приспособиться, но разве быть не в состоянии приспособиться к окружающей нас цивилизации — это всегда плохо?

— Не могу отвечать вам, мисс, я пристрастен. Я-то определенно не смог приспособиться.

Она смолчала, и я почувствовал, что зашел слишком далеко, решившись на это опрометчивое заявление. От неловкости я выпалил:

— Вы… вы думаете, у меня есть шанс?

Как ни старался я сохранить сдержанность — ничего не получилось; голос мой был полон детского нетерпения.

— Не могу сказать, — просто ответила она. — Все зависит исключительно от общего голосования. Я здесь для того только, чтобы предложить вам деньги на проезд. Ни вас, ни Приют это ни к чему не обязывает.

— Я бы очень хотел, чтобы меня обязывало, — пылко ответил я.

— Через пару недель у вас, возможно, поубавится жару.

Я уже было хотел сказать еще что-то еще, но с улицы вошла Крошка Эгги

— так ее звали, чтобы отличать от Толстой Эгги, занимавшейся одним с нею ремеслом, но с бОльшим успехом. Того, что Крошка зарабатывала в районе Астон-плэйс по ночам, ей не хватало — поэтому днем она попрошайничала на тех же самых улицах, на которых вертела задом ночью; это давало ей ощутимую прибавку к доходам.

— Прости, Эгги, — сказал я, — мистер Тисс ничего для тебя не оставил.

— Может, эта леди захочет помочь бедной рабочей девушке, которой не повезло в жизни, — предположила Крошка, подходя ближе. — Ух ты, клевый прикид! Похоже на шелк, ей-ей…

Барбара Хаггеруэллс отпрянула; лицо ее исказилось от гнева и омерзения.

— Нет, — резко сказала она, — ничего! — повернулась в мою сторону. — Я должна идти. Развлекайте подругу.

— Линяю, линяю, — весело сказала Крошка, — нечего шуметь. Пока. Откровенно говоря, я был озадачен воинственно ханжеской реакцией;

Барбара никак не походила на ханжу. Я мог ожидать, что она снисходительно усмехнется, или презрительно сделает вид, будто ничего не видит и не слышит, или даже вновь даст выход высокомерному раздражению — но эта ярость, это неистовое отвращение…

— Мне очень жаль, что Крошка Эгги так подействовала на вас. Поверьте, в сущности она вовсе не порочная. И ей действительно бывает тяжеленько, она ведь одна.

— Уверена, ее общество доставляет вам ни с чем не сравнимое удовольствие. К моему великому сожалению, в Приюте мы не сможем предложить вам подобных забав!

За сутенера она меня приняла, что ли… Но даже в этом случае ее поведение было странным. Я не тешил себя мыслью, что заинтересовал Барбару как мужчина, но вспышка ее напоминала именно сцену ревности, странной ревности, похожей, возможно, на ту, чувственность, которую я в ней ощутил

— как если бы присутствие иной женщины уже само по себе сразу оказывалось оскорбительным.

— Пожалуйста, не уходите. Еще одну… — Я лихорадочно искал предлог задержать ее, не отпускать, пока она не сменит гнев на милость и не унесет с собою лучшего впечатления обо мне, чем то, которое явно имела сейчас. — Еще одну вещь вы мне так и не сказали: каким образом мое заявление попало в Хаггерсхэйвен.

Она смерила меня ледяным, яростным взглядом.

— Хотя ортодоксальные преподаватели и считают нас чудаками, они часто пересылают нам подобные письма. Возможно, они не исключают, что в будущем сами захотят обратиться к нам с просьбой о приеме.

Представшая передо мной картина академической жизни была поразительной. На поверку жизнь эта оказалась вовсе не такой тихой и обеспеченной, как мне представлялось когда-то, коль скоро приходилось загодя подготавливать пути бегства. Я же считал самоочевидным, что наши колледжи хоть и много хуже зарубежных, но являются, по крайней мере, местом спокойным и укрытым от невзгод.

Когда я высказался в этом смысле, Барбара даже рассмеялась.

— Ничуть. Колледжи не просто разваливаются — они разваливаются быстрее всех иных учреждений. Они — лишь пустые скорлупки, осыпающиеся финтифлюшки на руинах прошлого. Преподаватели шпионят друг за другом, стараясь выслужиться перед попечителями и гарантировать себе новое назначение, если факультет будет закрыт — такое нередко случается. Лояльность стала главным критерием ценности преподавателя, но именно когда это произошло, все перестали понимать, по отношению к кому, собственно, следует быть лояльным. Разумеется, в таких условиях уже не до науки. О ней заботятся меньше всего.

Мало-помалу мне удалось задобрить ее разговором — скорее, пожалуй, она сама позволила оказаться задобренной — и вернуть ей прежнее настроение; вскоре мы вновь беседовали о книгах. Однако теперь в ее голосе и взгляде появился новый, теплый оттенок, словно она одержала некую победу