Дарю вам праздник - [13]

— Почему ты так сказал?

— Ну… все это знают.

— Ах все? Может они не правы, а? Да оглянись ты вокруг! Вспомни, что Легион Конфедерации плюет на законы Соединенных Штатов! Что, по-твоему, нужно делать с теми, кто приезжает сюда из держав и ходит у нас по головам? Или с вигами, которые мухлюют тут ради них?

— Не знаю, — сказал я. Не убивать же.

— Убивать, — повторил он. — Это всего лишь слово, Ходж. Что ты захочешь им назвать — то им и называется. Когда во время войны солдаты Союза пытались спасти страну от распада — это не называлось убийством. Когда сейчас кого-то вешают за изнасилование или подделку монеты — это не называется убийством. Великая Армия убийств не совершает.

Я смолчал.

— Да, конечно, случается всякое. Не стану отрицать. Возможно, с вигами, предавшими народ, или с агентами Конфедерации они иногда обходятся более круто, чем хотели бы — но ведь из живой свиньи бекон не приготовишь. Главная-то суть в том, что только Великая Армия до сих пор пытается вытащить страну из грязи. Сделать ее такой, какой она была. За какую дрались на войне.

Не знаю, то ли во мне проснулся дедушка Бэкмэйкер, то ли очень уж болело сердце за несчастное существо, с которым я на миг повстречался три дня назад — но что-то заставило меня спросить:

— А равные права неграм они собираются предоставить?

Пондайбл резко отшатнулся; по лицу его было видно, что он шокирован.

— Капля дегтя в крови, парень, а? Н-ну… — снова наклонившись вперед, он некоторое время испытующе разглядывал мое лицо. — Нет. Вижу, что нет. Просто тебе пора взрослеть — и выкинуть из башки кой-какие глупости. Ты еще не понимаешь. Если бы не аболиционисты, мы бы выиграли войну.

Может, и так? Я слышал подобные высказывания достаточно часто, и сомневаться в них было бы слишком самонадеянным с моей стороны.

Черномазых лучше предоставить самим себе, — сказал Пондайбл. — Здесь они никогда не выбьются в люди. Черных и белых нельзя перемешивать. Оставь эти идеи, Ходж; и так дел будет выше крыши. Вытурить иностранцев, проучить их прихвостней, поднять страну.

— Так вы пытаетесь убедить меня вступить в Великую Армию?

Пондайбл не спеша допил пиво и лишь тогда произнес:

— Я не буду тебе отвечать, парень. Давай считать, что я просто хочу привести тебя туда, где ты сможешь ночевать, три раза в день есть и получать кое-какое образование, раз уж ты так до него охоч. Пошли.

4. ТИСС

Он привел меня в магазин на Астор-плэйс, в нем торговали книгами и канцелярскими принадлежностями, а в подвале располагалась типография. Человек, которому он меня представил, был владельцем магазина. Звали его Роджер Тисс. Я провел там почти шесть лет; когда я уходил, ни магазин, ни то, что в нем находилось, ни сам Тисс не изменились ничуть, словно время было над ними не властно.

Я видел, как книги продавали, как покупали другие, чтобы поставить их в освободившиеся гнезда на полках или пачками свалить на пол. Я помогал привозить множество рулонов сульфидной бумаги и бутылей с типографской краской, я разнес бесчисленное множество упаковок с еще непросохшими брошюрами, плакатами, бланками и конвертами. Через мои руки проходили ленты для пишущих машинок, перья для авторучек, гроссбухи и ежедневные отчеты, линейки, зажимы для бумаг, формы для официальных документов, кубы стирательных резинок… И постоянный, непобедимый беспорядок, неисчислимые тома с одинаково загнутыми уголками страниц, подсобки, где все нагромождено раз и навсегда так, что не найти ничего, неизменные наборные кассы со шрифтами — казалось, это впечатано намертво в мои шесть лет, да еще припорошено тонким слоем пыли, у которой даже на самую яростную уборку одна реакция: подняться в воздух и, подождав, когда я уйду, опуститься на свое насиженное, вечное место.

Роджер Тисс стал на шесть лет старше, и лишь присущей молодому взгляду нечуткостью могу я объяснить то, что не заметил ни малейших признаков его старения. Подобно Пондайблу и, как я выяснил яснее, многим другим бойцам Великой Армии, он носил бороду. Борода всегда была аккуратно расчесана, ухожена — но волосы были мертвенными, как проволока, и седыми. Над бородой и на лбу Тисса пролегли глубокие морщины; в них въелась книжная и типографская пыль. Но ни на бороде, ни на морщинах ваш взгляд не задержался бы надолго, потому что внимание ваше приковали бы его глаза — большие, темные, жестокие и сострадающие одновременно. В первый момент вы могли бы с пренебрежением увидеть в Тиссе лишь низкорослого, сутулого, неопрятного наборщика — если бы не эти глаза, находившиеся в разительном противоречии со всем остальным его обликом.

— Обокрали и избили? — нелепо переставив последовательность событий, сказал он, когда Пондайбл представил меня и вкратце обрисовал мое положение. — Собаки жрут собак, а кто может, тот выживает. Бэкмэйкер, да? Это американская фамилия?

Я ответил, что, насколько я знаю — да.

— Ладно, ладно, не будем слишком углубляться. Значит, ты хочешь учиться. Почему?

Почему… Вопрос был слишком серьезен, чтобы так вот сразу на него ответить. Но ответа ждали.

— Потому что мне кажется, нет ничего важнее.

— Неверно, — с торжеством сказал Тисс. — Неверно и надуманно. Поскольку, в конечном счете, в жизни нет ничего важного, то и сравнивать одно с другим не имеет смысла. Книги — пустая игра человеческого ума.